Уильям поджал губы.
– Я все думаю об этом. Быть может, это их гниющая плоть, лежащая в освященной земле, способствует распространению заразы. Возможно, если выкопать их и перезахоронить в чумных ямах, смерть остановится.
Настала очередь Бартоломью поражаться. С подобной теорией он прежде не сталкивался. Он бегло обдумал ее, не желая упускать ни единой возможности обуздать чуму, сколь бы неправдоподобной такая возможность ни казалась на первый взгляд. И покачал головой.
– Подозреваю, что это лишь подвергнет риску заболеть тех, кто будет производить перезахоронение, – если не чумой, так другими недугами. И мне не кажется, что мертвые представляют какую-либо опасность для живых.
Уильям посмотрел на него с сомнением.
– Значит, вы похороните Элфрита на церковном дворе?
Бартоломью кивнул, потом заколебался. Если Уильям причастен к убийству Элфрита, то неосмотрительными вопросами врач лишь ставит под угрозу свою жизнь, а если нет, то открытие ляжет дополнительным бременем на и без того изнуренного монаха.
– Вы не… не удивились, когда он заболел? – спросил Бартоломью и тотчас же сообразил, как глупо звучит его вопрос.
Уильям, похоже, опешил.
– Еще за обедом он был жив и здоров, – отозвался он. – Устал, конечно, как и все мы, и был опечален, потому что выслушал предсмертную исповедь владельца пансиона Всех Святых. Да, коль уж вы об этом заговорили, бедный Элфрит отмучился слишком быстро. Хорошо, что брат Майкл оказался рядом, а не то умер бы без покаяния.
Монах зашагал прочь, оставив Бартоломью в полном недоумении относительно того, причастен тот к случившемуся или нет. Были ли его действия, его слова действиями и словами убийцы? А Уилсон? Какова его роль в гибели Элфрита?
Прежде чем уходить, Бартоломью решил заглянуть к Абиньи. Он медленно приоткрыл дверь, и в тот же миг у его ног приземлился перелетевший через всю комнату башмак. Бартоломью толкнул дверь и заглянул в комнату.
– А, это ты, Мэтт. Я думал, там опять чертова крыса. Видал ее? Здоровущая, как собака! – Абиньи выбрался из постели. – Ах, какую ночь я провел вчера, лекарь. Какие наслаждения изведал! Ни одна из юных прелестниц не желает предстать перед создателем, не познав радостей любви, и я только рад помочь им в этом. Эх, знал бы ты только!
– Жиль, если ты наслаждался радостями любви с таким количеством несчастных, как утверждаешь, надеюсь, ты не собираешься навещать Филиппу, – встревожился Бартоломью. – Пожалуйста, не ходи к ней, если имеешь дело с людьми, которые могут быть заражены.
– Вздор! Она умрет, когда придет ее срок, – отмахнулся Абиньи, облачаясь в самый яркий свой наряд. Бартоломью прекрасно понимал: это значило, что его друг собрался вскружить голову очередной подружке.
– А вот ты умрешь раньше срока, если заразишь ее! – негромко пригрозил он.
Абиньи всегда казался ему пустоватым и эгоистичным, хотя временами с ним бывало забавно. Однако он никогда не сомневался в том, что философ искренне привязан к своей сестре. На протяжении этих черных недель лишь образ Филиппы давал Бартоломью силы продолжать его безрадостный труд. Невыносимо было думать, что и она может стать жертвой отвратительной болезни.
Абиньи прекратил прихорашиваться и взглянул на Бартоломью.
– Прости, Мэттью, – искренне извинился он. – Неужели ты мог подумать, что я способен навредить Филиппе? У меня нет чумы… – Он вскинул руку, преграждая Бартоломью путь в комнату. – Хью Стэплтон умер вчера ночью.
Бартоломью прислонился к двери. Стэплтон управлял пансионом Святого Бенета и был близким другом Абиньи. Жиль проводил в пансионе куда больше времени, чем в Майкл-хаузе, и регулярно там обедал.
– Мне очень жаль, Жиль, – сказал Бартоломью.
За последние несколько дней он повидал столько смертей, включая смерть Элфрита, что произнести это убедительно ему было нелегко. Он задался вопросом, не утратит ли он всякое сострадание к тому времени, когда чума закончит собирать плоды своей жатвы.
Абиньи кивнул.
– Я ухожу предаваться земным радостям и не стану видеться с Филиппой, – сообщил он. – Я был с Хью, когда он умирал, и он велел мне наслаждаться жизнью, пока она у меня есть. Именно этим я и намерен заняться.
Он набросил на плечи свой лучший красный плащ и беспечно вышел со двора. Бартоломью проводил его до конюшни, где лежало тело отца Элфрита. Пока Абиньи наслаждался жизнью, Бартоломью предстояло похоронить коллегу. Он поднял глаза и увидел Уилсона, торчащего у окна. Он или не он убил Элфрита?
– Отец Элфрит умер, – крикнул Бартоломью, привлекая внимание нескольких студентов, которые шли по двору в зал. – Вы придете на его похороны, мастер Уилсон?
Смутный силуэт за окном исчез. Бартоломью взял из конюшни лопату и отправился на кладбище за церковью Святого Михаила.
VI
Рождество в Кембридже обыкновенно было порой празднеств и послаблений в распорядке, которому подчинялась жизнь универсантов. В профессорской разводили огонь, студенты с профессорами собирались вокруг него и рассказывали друг другу истории или даже играли в карты. Поскольку к четырем часам дня уже смеркалось, вечер у огня в освещенной свечами профессорской вносил приятное разнообразие в обыденный ритуал ежевечернего расхождения по темным нетопленым комнатам.
Но на это Рождество в Кембридже все еще свирепствовала чума, и праздничное настроение было у немногих. Группки чумазых ребятишек стояли под падающим снегом и за мелкие монетки пели рождественские гимны. Еды не хватало, потому что многих фермеров, которые выращивали зимние овощи или ходили за скотом, сразила чума. А немало тех, кто оставался на ногах, не желали рисковать, выезжая в город, где они могли наткнуться на зараженных людей.
Телега, объезжающая улицы, чтобы собрать мертвых, стала обыденным зрелищем. Старухи, потерявшие всех родных, повсюду следовали за ней, предлагая помолиться за умерших за деньги или за еду. Многие дома опустели, и по ночам, после того как колокол возвещал об окончании дня, а поредевшие обессиленные дозоры из университетских педелей и людей шерифа засыпали, небольшие шайки бродяг и воришек обчищали дома мертвых и больных. Вскоре воры осмелели и начали приходить из окрестных деревень и даже нападать среди бела дня.
Вдобавок ко всему зима выдалась студеная. По голой равнине гулял ветер, гнал поземку. В ясные дни и ночи мороз стоял такой, что больные вынуждены были выбираться на улицу в поисках веток, чтобы развести огонь и растопить лед для питья.
Монахи Барнуэлльского аббатства потеряли треть своей братии. Обители Святой Радегунды повезло больше: там заболели всего три монахини. В крупных монастырях Или и Нориджа чума унесла более половины монахов, и Бартоломью начал понимать епископа, видя, как все больше и больше людей умирают без причастия. Одним было все безразлично – лишь бы прекратились их мучения, другие умирали в ужасе перед тем, что отправляются прямиком в ад в наказание за разные мелкие прегрешения. Стены церквей украшали многочисленные изображения демонов, пожирающих грешников в аду, и Бартоломью не удивлялся тому, что люди испытывали страх.
