Бартоломью добрался до своей комнаты и толкнул дверь. И остановился как вкопанный при виде Сэмюела Грея, неторопливо поднявшегося с его постели. Судя по слипающимся глазам и взъерошенным волосам, тот спал.
Бартоломью отчаянно хотелось прилечь, все тело у него одеревенело и ныло. Должно быть, это от непривычной езды верхом. Он шагнул вперед, и Грей опасливо отступил.
– Я ждал вас, – сказал студент.
Бартоломью сглотнул. В горле у него пересохло и саднило.
– Зачем? Опять какие-нибудь записки?
– Нет-нет, ничего подобного, – заверил Грей.
Бартоломью почувствовал, что ноги его больше не держат. Он стал валиться вперед, на руки изумленному студенту, и понял, что стал жертвой чумы.
Пришло и осталось позади Крещение. Брат Майкл и отец Уильям с жалкой горсткой студентов отслужили мессу. Когда в церкви появились несколько прихожан, Элкот ускользнул в притвор и принялся нервозно переходить от колонны к колонне. Услышав, что один из пришедших закашлялся, он поспешно ретировался к себе в комнату. Уилсон даже не показался.
Кинрик два дня лежал в горячке, а на третье утро очнулся и заявил, что совершенно здоров. Агата, которая все это время ходила за ним, вздохнула с облегчением и вернулась к своим обязанностям, еще раз укрепившись в своем убеждении, что неуязвима. Когда в колледже появился бродячий торговец с грубо выструганными из дерева позолоченными львами, которые, как он уверял, должны были защитить от чумы, она взашей выгнала его с крепкой бранью, долго еще стоявшей у визитера в ушах.
Сборщики мертвых не приехали забрать Александра, и Агата с неохотной помощью Гилберта погрузила тело на одну из принадлежащих колледжу телег и сама отвезла его к чумной яме. До нее дошел слух, что Грегори Колет, раздавленный смертью Саймона Роупера и болезнью Бартоломью, прекратил навещать новых жертв чумы и больше не следил за тем, чтобы чумные ямы засыпали известью, а улицы убирали.
Почти все сборщики мертвых умирали, и стало почти невозможно найти им замену. Несколько монахов и каноников из больницы предложили свои услуги, но их было мало, и уже вскоре тела дожидались погребения в домах и на улицах по два-три дня.
Многие верили, что близится конец света, а чума – кара за людские грехи. Говорили, что вымерли целые деревни, а население городов сократилось больше чем наполовину. Торговля практически заглохла, в городах и селах вспыхивали волнения.
Бартоломью мало что запомнил из тех дней, когда был болен. Наконец сознание у него прояснилось настолько, что он стал слышать приглушенные голоса и звон колокола, созывавшего членов коллегии к трапезе и на церковные службы. Нарывы на шее, под мышками и в паху причиняли ему острую боль, и, кроме нее, он почти ничего не ощущал.
Пять дней спустя он различил зыбкий огонек свечи на полке под окном. Какое-то время он смотрел на него, гадая, почему закрыты окна и горит свеча, когда он видит дневной свет, сочащийся в щель под дверью. Он попытался повернуть голову, и жгучая боль в шее немедленно напомнила ему обо всем. Он вспомнил, как возвратился после похода к чумной яме и обнаружил нахального студента спящим на своей кровати, и в памяти его встала встреча с Филиппой в хижине за монастырским садом.
– Филиппа! – позвал он; с его губ сорвался еле слышный шепот.
– Она жива, она беспокоится о вас, и ваша сестра тоже. – Появился студент и склонился над ним; под глазами его залегли темные тени, волосы были всклокочены еще больше, чем помнил Бартоломью.
– Что вы здесь делаете? – прохрипел Бартоломью.
– Тс-с, хозяин! Парнишка не отходил от вас ни днем, ни ночью. Проявите хоть каплю благодарности.
Бартоломью слабо ухмыльнулся.
– Кинрик! Слава богу! Я уж думал, тебе конец.
Он потянулся к руке Кинрика – убедиться, что все это не игра воображения.
Кинрик, глубоко растроганный, сказал грубовато:
– А ну лежите смирно, а не то разрезы снова начнут кровоточить.
– Какие разрезы? Что, приходил Грегори Колет?
– Мастер Колет удалился от мира и целыми днями простаивает на коленях вместе с монахами. Это юный Сэмюел ухаживал за вами.
Бартоломью испуганно поморщился, попытавшись пошевелить руками, чтобы пощупать те места, где должны были быть нарывы на шее.
– Такое ощущение, будто меня искусала собака, – пожаловался он. – Что он со мной сотворил?
– Он надрезал бубоны, чтобы выпустить гной. В точности так, как вы поступали с другими, мастер. Теперь вы знаете, каково это, – сказал Кинрик, потирая следы от ланцета на своей собственной шее.
Бартоломью взглянул на студента.
– Кто вы такой? – спросил он, недоумевая, с чего это вдруг здоровый молодой человек захотел заботиться о зачумленном, которого он и не знал толком.
– Сэмюел Грей, – немедленно ответствовал тот.
– Да, из пансиона Бенета. Но я не об этом. Что вам от меня нужно?
Грей уставился в пол.
– Я увязался за вами в Трампингтон, а потом по сугробам обратно. Когда вы вернулись от мельника, я пошел сюда, а вы отправились взглянуть на Кинрика. Я вас ждал-ждал, но вы не появлялись так долго, что я уснул. – Он поднял глаза и встретился взглядом с Бартоломью. – Я был студентом у мастера Роупера, но он умер, и я хотел бы учиться у вас.
Он закончил свою речь и попытался сделать вид, будто ему решительно все равно и ответ Бартоломью совсем ничего для него не значит. Но лицо его во время затянувшегося молчания было встревоженным, и он не сводил с Бартоломью глаз.
– Ясно.
Врач внезапно почувствовал огромную усталость; глаза у него неодолимо слипались. Его тряхнули, вырывая из дремы.
– Вы возьмете меня? – спросил настырный студент.
Бартоломью попытался вырваться из рук Грея, но был слабее котенка.
– Почему именно я? Чем я заслужил такую честь? – осведомился он тягучим от навалившейся сонливости голосом.
Грей пристально посмотрел на него, пытаясь определить, не скрыто ли в этом вопросе оскорбление.
– Не так-то много вас осталось, – сказал он грубо.
Бартоломью услышал, как расхохотался Кинрик.
Самого его затягивало в глубокий спокойный сон. Голос студента вновь заставил его пробудиться.
– Так вы возьмете меня? У меня хорошая степень, можете Хью Стэплтона спросить… Ой… – Он запнулся. Стэплтон был мертв. – Мастер Абиньи! – воскликнул он торжествующе. – Можете спросить его, он меня знает!
Он еще раз осторожно тряхнул Бартоломью.
Тот протянул руку и, ухватив Грея за край рубахи, потянул его вниз.
– Ты никогда не станешь хорошим врачом, если не усвоишь, когда надо оставить больного в покое, – прошептал он, – и никогда не станешь хорошим студентом, если не усвоишь, что нельзя так обращаться со своим учителем.
