Абиньи и Майкл взирали на все происходящее с явным удовольствием, и Бартоломью смутился. Одной рукой обнимая Филиппу, он сказал Абиньи:
– Еще раз спасибо тебе за вчерашнее.
– Пустяки, – жизнерадостно отмахнулся Абиньи. – Для философа в этом нет ничего необычного. – Он снова посерьезнел. – По пути сюда я говорил с Элиасом Оливером. Он оплакивает кончину брата и тетки и более чем готов облегчить душу. Он говорит, что те беспорядки затеял Генри, и он же пытался убить тебя тогда в переулке. Кроме того, Элиас говорит, что аббатису навещали и Уилсон, и мастер Яксли из пансиона Бенета, хотя ни один из них не знал о сопернике.
– Правда? – с веселым удивлением присвистнул Майкл. – Чего только не бывает!
Так вот почему кузнец получил свои деньги в кошельке с монограммой пансиона Бенета, подумал Бартоломью. Должно быть, он принадлежал Яксли, хотя со стороны Генри неосмотрительно было отдать кузнецу кошелек с вензелем. Возможно, он не одобрял незаконную связь своей тетки и надеялся, что Бартоломью заподозрит Яксли. Он припомнил, как кузнец налетел на Элиаса Оливера и едва не заколол его. Неудивительно, что братья Оливеры так злобствовали – они ведь едва не стали жертвами собственных козней.
– Еще Элиас сказал, что однажды ночью Уилсон появился в монастыре в совершенной панике и стал говорить, что врач его пугает, – сказал Абиньи. – Аббатиса с двумя ее драгоценными племянничками решили, что он говорит о тебе и ты собираешься его убить. Однако Уилсон, должно быть, имел в виду Колета, а вовсе не тебя.
– А ты не имел никакого отношения к этому заговору? – спросил Бартоломью.
Абиньи посмотрел на него, как на сумасшедшего.
– Я? Влезать в толпу расчетливых, рвущихся к власти безумцев? – поразился он. – Нет уж! У меня достаточно своего ума, и, если честно сказать, Мэтт, я считал, что и у тебя тоже. У меня в голове не укладывается, как ты позволил втянуть себя в эти грязные игры.
– Одним из ключевых моментов во всей истории было наличие потайной дверцы. Если помнишь, когда мы нашли тело Пола, именно ты предположил, что в колледже может быть потайная дверь…
Абиньи рассмеялся.
– Это лишний раз доказывает, лекарь, что для решения загадок нужен философ! Видишь, я немедленно пролил свет на суть вопроса, не так ли? Это мой выдающийся ум. – Он горделиво приосанился. – На самом деле я даже не помню, чтобы я это говорил, – признался он. – Я просто высказывал идеи и пытался мыслить логически. Я и понятия не имел, что в нашем колледже имеются подобные штуки, а если и упомянул об этом, то исключительно благодаря логике.
Бартоломью вздохнул. Ну, наконец-то. Все неувязки разъяснились. Самой глупой его ошибкой было допущение, что исчезновение Филиппы каким-то образом связано с университетским делом, тогда как в действительности они не имели друг к другу никакого отношения. Конечно, с натяжкой кое-что общее найти можно – Уилсон и Яксли, пользующиеся благосклонностью аббатисы, или тот факт, что Абиньи частенько бывал в пансионе Бенета, – но этим все и ограничивалось.
Он протянул руку Филиппе, девушка взяла ее и прижалась к ней губами. Он улыбнулся при виде черных пятен, которые его рука оставила на ее белой коже, и попытался стереть их, но только еще больше размазал грязь. Филиппа засмеялась, и Бартоломью увидел, как Абиньи вытолкал из комнаты разинувшего рот Майкла и закрыл за собой дверь, оставив их с сестрой наедине.
– Почему ты не рассказывала мне, что в детстве тебя выдали замуж? – спросил он, вспомнив рассказ Абиньи.
– Я боялась – вдруг ты не захочешь жениться на мне, если узнаешь, что я богатая вдова, – сказала она.
Бартоломью смотрел на нее во все глаза.
– Ты серьезно?
Она кивнула.
– Ты столько раз говорил, что не хочешь лечить богатых пациентов за деньги, вот я и подумала: может быть, ты хочешь бедную жену. Самое смешное в этой глупой истории то, что я все равно собиралась пожертвовать свое имущество монастырю, – призналась она. – Чтобы сделать тебе приятное.
Бартоломью застонал.
– Ты никогда не поверишь, сколько всего случилось из-за моей неспособности понять, как много деньги значат для людей.
Филиппа пристроилась на скамеечке у окна рядом с ним.
– Так расскажи мне, – попросила она.
Эпилог
На дворе стоял март. Хотя чума все еще свирепствовала и количество смертей по-прежнему оставалось устрашающим, Бартоломью чувствовал, что ее власть над Кембриджем потихоньку ослабевает. Число умерших по сравнению с январем и февралем уменьшилось, и с наступлением весны многие вновь обрели надежду.
Колет, Стивен, Джослин, Яксли, Барвелл, Стейн и еще пятеро человек предстали перед судом в Тауэре. Их обвинили в государственной измене за попытку ослабить университет, в особенности Кингз-холл, который содержался на деньги королевской казны. Все они были казнены в Смитфилде, хотя весть об их смерти дошла до Кембриджа лишь три недели спустя. Освальд Стэнмор ездил в Лондон на суд и рассказал Бартоломью, что Стивен полностью раскаялся в своих злодеяниях. Про Колета так сказать было нельзя; он передал Бартоломью сверток. Внутри оказался позолоченный лев. Когда Бартоломью объяснил его значение Филиппе, та с отвращением отшвырнула амулет и ушла. Мэттью некоторое время смотрел на льва, потом зашагал за ней. В тот же день какой-то ребенок нашел его в грязи на Хай-стрит и продал проезжему путнику за пенни.
Университетская жизнь понемногу возвращалась в прежнее русло. Хотя официально университет был закрыт из-за чумы, оставались студенты, желающие учиться, и преподаватели, желающие учить. У Бартоломью, как обычно, не было ни одной свободной минутки: он преподавал, лечил больных, пытался воспитывать Грея и навещал Филиппу, которая теперь жила у жены Стивена на Милн-стрит.
Однажды погожим днем, когда воздух полнился свежими запахами весны, перебивающими даже вонь от реки, Бартоломью с Майклом направлялись в Ньюнхем – Бартоломью собирался навестить больного с тяжелым кашлем, а Майкл хотел убедить ребятишек вступить в его поредевший хор. Светило солнце, и по лугам весело скакали первые ягнята, появившиеся на свет в этом году. Майкл и Бартоломью завершили дела и двинулись в обратный путь. Они шагали в молчании, наслаждаясь свежим воздухом и ласковыми солнечными лучами, пригревающими через одежду.
Они дошли до небольшого мостика, и Бартоломью остановился и заглянул в стремительный поток под ним. Майкл встал рядом с ним, положив пухлые руки на перила.
– Печать сэра Джона стоила жизни стольким людям, а оказалась никому не нужной, – сказал Бартоломью.
Майкл взглянул на него искоса.
– С чего это ты вдруг о ней заговорил? – спросил он. Чуть погодя, глядя, как Бартоломью бросает травинки в воду, он добавил: – Печать тут ни при чем. Ее мог использовать только сэр Джон по поручению короля, а как только он умер, она стала бесполезной. Дурные люди раздули ее важность в дурных целях. Сэр Джон пришел бы в ужас, знай он, какие беды это принесло.
