Пролог
Кембридж, 1350
С той минуты, как Исобель Уоткинс вышла из дома богатого купца на Милн-стрит, она крайней мере четыре раза обеспокоенно обернулась. Ей казалось, кто-то следует за ней по пятам; но всякий раз, бросая взгляд назад, он никого не замечала. Наконец, она замедлила шаг, скользнула в ближайший дверной проем и, тщетно стараясь унять дрожь, окинула глазами темную улицу. Нигде не было ни души, даже крысы не копошились в кучах мусора по обеим сторонам Хай-стрит.
Исобель глубоко вздохнула и прислонилась к двери. У нее было богатое воображение, и два недавних убийства, жертвами которых стати ее товарки по ремеслу, привели девушку в самое тревожное расположение духа. Прежде она совершенно не боялась разгуливать в одиночестве в темное время суток – именно ночью ей попадались особенно выгодные клиенты. Вытянув шею, Исобель еще раз осмотрелась. Вокруг по-прежнему царили тишина и темнота. Издалека доносился звук колокола церкви Святого Михаила: пробило полночь.
Отогнав страх, Исобель оставила свое убежище и заспешила по Хай-стрит к своему дому, расположенному поблизости от городских ворот. Идти было недалеко, к тому же у ворот несет караул стражник, и в случае необходимости можно позвать его на помощь. Губы Исобель искривила досадливая гримаса. Ей не раз приходилось отдавать стражникам часть своего ночного заработка, дабы избежать ареста за нарушение комендантского часа. Заслышав за спиной легкие шаги, Исобель затаила дыхание. В этот момент она с радостью отдала бы все заработанное за неделю, лишь бы оказаться дома, в собственной постели.
Завидев впереди у ворот тонкий луч света, Исобель едва сдержала крик облегчения и припустила бегом. И именно в это мгновение некто, внезапно вынырнувший из-за деревьев, окружавших церковь Святого Ботолфа, нанес ей сокрушительный удар. Исобель рухнула на землю как подкошенная. Чья-то сильная рука увлекала ее в церковный двор, и девушка попыталась закричать, однако из груди ее не вырвалось ни звука. Пронзительная боль обожгла горло. Исобель почувствовала на груди что-то липкое и горячее. Она ощущала, как в глазах меркнет свет, и проклинала себя за неосмотрительность: в страхе, что неведомый злоумышленник настигнет ее из-за спины, она не подумала об опасности, подстерегающей спереди.
Неподалеку, в башне церкви Святой Марии, стоял на коленях человек, облаченный в одеяние доминиканского монаха. Перед ним возвышался кованный железом сундук, где хранились наиболее ценные документы: купчие на недвижимость, расходные книги, долговые обязательства, а также разрозненные страницы с отчетами о наиболее знаменательных событиях в жизни университета.
Университетский архив. Монах потер руки, укрепил на сундуке крошечный огарок свечи и принялся ковырять один из трех громадных замков, что охраняли эти сокровища. Царившую в башне тишину нарушал единственный звук: тихий лязг металлических инструментов, при помощи которых действовал монах. Он считал, что находится в полной безопасности. Он безвылазно провел здесь несколько дней, делая вид, будто погружен в молитвы. Так он сумел изучить и планировку церкви, и местный распорядок. Сегодня, спрятавшись за колонной, он переждал, пока служка обойдет храм, погасит свечи и проверит, хорошо ли заперты окна. Когда тот удалился, монах около часа не покидал своего укрытия, дабы убедиться, что в церкви нет ни одной живой души. Еще час он обшаривал все укромные уголки, потому что хотел удостовериться, что никто не последовал его примеру и не спрятался в церкви с какой-либо тайной целью. Подобно служке, он взбирался на скамьи и проверял все запоры на окнах, затем задвинул засов на двери и лишь тогда направился к узкой винтовой лестнице, ведущей в башню.
Пытаясь справиться с замком, монах тихонько напевал себе под нос. Во время вечерней службы хор звучал особенно сладостно: ангельские голоса мальчиков воспаряли над дивной мелодией, уверенно выводимой тенорами и басами. Музыка эта была монаху незнакома; ему сказали, что написал ее некий францисканец по имени Саймон Танстед, уже стяжавший себе известность как композитор. На несколько секунд оставив замок, монах вперился взглядом в темноту, припоминая особенно восхитивший его фрагмент в конце службы. Когда музыка зазвучала у него в голове, он вновь взялся за инструмент и запел громче.
Справившись с первым замком, монах немного передвинулся, не вставая с колен, и принялся за второй. Вскоре второй замок с лязгом упал на каменный пол. Монах начал взламывать последний. Он более не пел, и на лбу его выступили капли пота. Он вытер лоб рукавом и продолжал упорно ковырять в замке металлической отмычкой. Наконец, замок раскрылся, и монах встал с колен.
Медленно переступая на затекших ногах, он расправил плечи и осторожно поднял крышку сундука. Железные петли, редко приводимые в движение, тихонько заскрипели. Монах вновь опустился на колени и принялся торопливо разглядывать документы. Через несколько мгновений звук, раздавшийся за спиной, заставил его вздрогнуть. Испуганно затаив дыхание, монах вскочил на ноги. Однако в следующий миг он убедился, что страхи его напрасны, то был всего лишь шорох крыльев птицы, залетевшей в колокольню. Монах вновь склонился над сундуком, бережно перебирая свитки и бумаги.
Внезапно он ощутил острую боль. Монах попытался встать с колен, однако ноги ему не повиновались. Прижав руки к груди, он испустил тихий стон. Боль, разрывавшая грудь, становилась все невыносимее, свет в его глазах померк. В последний раз схватив ртом воздух, монах поник головой, и жизнь оставила его тело.
I
Утро выдалось прохладным и ясным. Мэттью Бартоломью и брат Майкл пересекли двор колледжа, направляясь к обитой железом двери, что вела на Фоул-лейн. Майкл отодвинул внушительный деревянный засов на воротах и выбранил привратника, который, пренебрегая своими обязанностями, предавался дреме. Бартоломью тем временем глядел в темно-синее предрассветное небо и с наслаждением вдыхал свежий воздух. Вскоре, когда день разгорится вовсю, маленький городок начнет задыхаться в вонючих испарениях сточных канав и бесчисленных мусорных куч. Но пока воздух был чист и прохладен, и легкий ветерок доносил запах моря.
Бартоломью вышел на улицу вслед за братом Майклом. Подбежав к бродячей собаке, растянувшейся поперек улицы, здоровенный бенедиктинец напустился на нее с ругательствами. Испуганный пес вскочил и что есть мочи припустил по направлению к берегу реки.
– В Кембридже слишком много бездомных собак, – проворчал брат Майкл. – Особенно с тех пор, как разразилась чума. От паршивых собак и кошек не стало никакого житья. И никто не беспокоится о том, чтобы очистить город от этих грязных тварей. А уж теперь, как началась ярмарка, их стало еще больше. Прошлым вечером я собственными глазами видел на Хай-стрит обезьяну.
В ответ на многословные сетования монаха Бартоломью лишь молча улыбнулся и торопливо зашагал по направлению к церкви Святого Михаила. Сегодня настал их с братом Майклом черед отпереть церковь и подготовить ее для первой утренней мессы. До того как по Англии прошла черная смерть, преподаватели и студенты из Майкл-хауза неукоснительно посещали все церковные службы. Однако после чумы монахов и священников не хватало, и службы стали менее частыми и продолжительными. Брату Майклу предстояло молиться в одиночестве, а Бартоломью должен был приготовить церковь к утренней мессе, куда придут все обитатели колледжа. После они вернутся в Майкл-хауз, позавтракают и в шесть часов приступят к лекциям.
