Наконец, порядок восстановили, и служба продолжилась. Из-за досадных недоразумений она закончилась с изрядным опозданием. Было воскресенье – день, свободный от лекций и диспутов. Считалось, что магистры и студенты должны посвящать свой досуг чтению или молчаливым размышлениям. Бартоломью полагал, что его ученикам будет полезно использовать этот день для знакомства с трудами выдающихся медиков. Подозвав к себе Грея и Дейнмана, он велел им до обеда проштудировать несколько глав «Прогностики» Галена, а после распоряжаться временем по собственному усмотрению. Грей получил ключ, дабы отпереть ценную книгу, цепью прикованную к полке в маленькой аптеке Бартоломью, а также почетное право читать товарищам вслух.
Услышав слова доктора, брат Бонифаций скорчил недовольную гримасу.
– Воскресный день предназначен Господом для отдыха и покоя! – заявил он. – Тот, кто работает в воскресенье, совершает грех!
– Чтение не работа, и читать в воскресный день дозволительно, – возразил Бартоломью. – Тем не менее если кто-то не согласен с этим, он может не присутствовать при чтении.
– Вы вводите людей в грех! – проскрежетал Бонифаций, угрожающе наставив на врача свой длинный острый нос. – Из-за закоренелых грешников, подобных вам, Господь наслал на нас чуму!
– Устами юноши глаголет истина, доктор, – раздался вкрадчивый голос за спиной Бартоломью.
Оглянувшись, Мэттью увидал отца Уильяма. Судя по фанатичному огню, полыхавшему в глазах высокого тощего монаха, тот был полон решимости завязать жаркий теологический диспут.
– Не надо обвинять меня в грехах, которых я не совершил! – отрезал Бартоломью, не имевший ни малейшего желания вступать в очередную словесную баталию. – С чего вы взяли, что слушать чтение – это работа?
– Но кому-то из студентов придется держать книгу, переворачивать страницы и вслух произносить написанные там слова, тем самым утруждая свой язык, – заявил отец Уильям. – Что это, по-вашему, как не работа?
– В таком случае, святой отец, сейчас вы тоже трудитесь, совершаете грех и вынуждаете к нему других, – усмехнулся Бартоломью. – Вы пытаетесь втянуть меня в теологический спор, а теология – ваше ремесло, ибо вам платят за то, что вы ее преподаете. К тому же вы произносите вслух множество слов, тем самым утруждая свой язык.
– Ваши слова не лишены смысла, доктор, – кивнул головой отец Уильям, оценивший логику Бартоломью. – И все же я никак не могу счесть работой беседу на богословские темы.
– А я никак не могу счесть работой чтение трудов по медицине, – заявил Бартоломью. – Судя по всему, нам не достичь согласия, отец Уильям.
Прежде чем отец Уильям успел открыть рот, Бартоломью отвесил поклон и двинулся прочь. Бонифаций догнал его и бесцеремонно схватил за рукав.
– Я не намерен изучать книги, исполненные ереси, – прошипел он. – Вместо этого я пойду в зал собраний, где отец Эйдан, как всегда по воскресеньям, будет читать Библию. Так что вам не удастся ввести меня в грех.
– Сделайте милость, брат, поступайте, как вам угодно, – устало кивнул Бартоломью.
У него не было ни сил, ни желания выяснять у Бонифация, почему чтение одной книги он считает грехом, а другой – нет. Отделавшись от докучливого францисканца, доктор направился к себе в комнату. Но тут его остановили Грей и Балбек.
– Доктор, мы проверили снадобья, что вы дали нам вчера, – сообщил Грей. – Содержание почти всех бутылочек соответствует этикеткам. Кроме той, где хранился белый мышьяк. Представьте себе, в ней оказался обычный сахар.
– Сахар? – удивился Бартоломью. – А как вы узнали, что там сахар? У вас же не было веществ, при помощи которых это можно определить!
– Дейнман попробовал его на язык, – усмехнулся Грей. – А потом съел весь без остатка.
– Подобного поступка я не ожидал даже от него, – пробормотал Бартоломью и бросил укоризненный взгляд на Дейнмана, в ожидании друзей стоявшего чуть поодаль. Заметив недовольство учителя, юнец растерянно улыбнулся.
– Нам показалось, что мышьяк подозрительно похож на превосходный белый сахар, который мы пробовали на празднике в прошлом году, – пояснил Грей. – Дейнман лизнул его и сказал, что на вкус он сладкий.
Бартоломью в изнеможении закрыл лицо руками. Чем он так прогневил Господа, что Тот послал ему учеником, подобных Дейнману и Бонифацию? Что ему делать с фанатиком, чье сознание сковано мертвящей догмой, и с безнадежным тупицей?
– Дейнман! – взревел Бартоломью столь оглушительно, что множество глаз в недоумении воззрилось на него.
Подойдя к испуганному студенту, врач схватил его за мантию.
– Вы что, утратили последние крохи разума? – гневно процедил Бартоломью. Дейнман напрасно дергался, пытаясь вырваться из его железной хватки. – Вы ведь могли отравиться! Или вы забыли, что произошло с Уолтером?
– Случись такое, Сэм и Томас сделали бы мне рвотное снадобье из яиц и уксуса, – пролепетал Дейнман. – И спасли бы меня, как вы спасли Уолтера.
– При отравлении мышьяком рвотное снадобье помогает как мертвому припарки, – усмехнулся Бартоломью. – Будь в бутылочке настоящий мышьяк, вы бы умерли в страшных мучениях.
Доктор отпустил злополучного Дейнмана и свирепо уставился на него. Досада, которую он испытал, узнав о нелепом поступке великовозрастного балбеса, постепенно уступила место изумлению. Что ни говори, ему не часто приходилось сталкиваться со столь совершенным образчиком глупости.
– Так ведь там не мышьяк, а сахар! – с торжествующим видом заявил Дейнман. – И наверняка яд, из-за которого бедняга Уолтер чуть не отправился на тот свет, был похищен из вашей сумки и заменен сахаром!
– Ох, Роб, с вами не хватит никакого терпения! – в отчаянии простонал Бартоломью. – Я только что сказал, что мышьяк вызывает страшные боли и судороги, а отнюдь не погружает в сладкую дрему. Уолтера отравили каким-то сильным опиатом из тех, что используются в качестве болеутоляющего. Мышьяк, похищенный из моей сумки, здесь совершенно ни при чем.
– Но кто же заменил мышьяк сахаром? – в недоумении вопросил Дейнман.
– Я бы тоже хотел это знать, – пожал плечами Бартоломью. – Но в любом случае, это не ваша забота, – сурово добавил он. – И запомните хорошенько – если вы еще раз без разрешения попробуете на вкус какое-нибудь из моих снадобий, я незамедлительно отошлю вас домой. Надеюсь, я выражаюсь достаточно ясно.
Дейнман, не на шутку испуганный редкой для учителя вспышкой раздражения, молча кивнул. Бартоломью напоследок смерил студента ледяным взглядом и сделал ему знак идти. Он не хотел, чтобы юнец попался Элкоту, уже направлявшемуся к ним через двор. Дейнман в сопровождении Грея и Балбека поспешил в кабинет Бартоломью за книгой, и проктор лишь проводил студентов глазами.
– Вижу, доктор, ваши ученики чем-то вас огорчили? – осведомился Элкот.
– Вовсе нет! – отрезал Бартоломью; ему совсем не хотелось навлекать на добросовестного тупицу Дейнмана новые неприятности. – Я всего лишь дал им кое-какие наставления.
