Костя посмотрел на меня, лишь когда открыл
призму портала. Посмотрел презрительно и обиженно. Губы за стеклом гермошлема
шевельнулись и я понял: «прощай».
— Прощай, — согласился я.
С чемоданчиком системы жизнеобеспечения в
одной руке и с чемоданчиком, хранящим «Фуаран» в другой — Костя шагнул в
портал.
Я поспешил себе снять щит — и чужая Сила,
ухнула в пространство, растекаясь вокруг.
«Как ты все это объяснишь?» — спросил Гесер.
— Что именно? — я сел на подвернувшийся стул.
Меня колотило. На сколько там хватает кислорода в легком полетном скафандре,
вовсе не предназначенном для выхода в космос? На пару часов? Вряд ли больше.
Косте Саушкину оставалось жить совсем немного.
«Почему ты уверен…» — начал Гесер. Замолк. И
мне даже показалось, что я слышу какой-то обмен репликами между ним и
Завулоном. Что-то о приказах, которые надо отменить, о бомбардировщиках,
которым требуется вернуться на аэродромы. О команде магов, которая станет
заметать следы творившихся на Байконуре безобразий. Об официальной версии
сорванного старта.
— Что случилось-то? — спросил Лас, садясь
рядом. Техник, которого он бесцеремонно согнал со стула, недоуменно озирался.
Люди вокруг приходили в себя.
— Все, — сказал я. — Все кончилось. Все почти
кончилось.
Но я знал, что это еще не конец. Потому что
где-то высоко в небе, выше облаков, в холодном звездном свете, кувыркается в
украденном скафандре Абсолютный Иной Костя Саушкин. Пытается — и не может
открыть портал. Пытается — и не может достичь проплывающей мимо станции.
Пытается — и не может вернуться на Землю.
Потому что он — Абсолютный Нуль.
Потому что все мы — вампиры.
И там, за пределами теплой, живой Земли, вдали
от людей и животных, растений и микробов, от всего того, что дышит, шевелится,
спешит жить — мы все становимся абсолютными нулями. Лишенными дармовой Силы,
что позволяет нам так красиво и ярко бросать друг в друга шаровые молнии,
исцелять болезни и наводить порчу, превращать кленовый лист в банкноту, а
прокисшее молоко — в выдержанный виски.
Вся наша Сила — чужая.
Вся наша Сила — слабость.
И это то, чего не мог понять и не хотел
принять хороший парень Костя Саушкин.
Я услышал смех Завулона — далеко-далеко, в
городе Саратове, стоя с бокалом пива под зонтиком летнего кафе, Завулон
всматривался в вече реющее небо — искал в нем новую быструю звезду, чей полет
будет ярок, но недолог.
— Вроде как ты плачешь, — сказал Лас. — Только
слез нет.
— Верно, — ответил я. — Слез нет, сил нет.
Обратный портал не открою. Придется лететь самолетом. Или подождать группу
зачистки, может, помогут.
— Кто вы такие? — спросил техник. — А? Что
происходит?
— Мы — инспекция министерства здравоохранения,
— сказал Лас. — И лучше бы вы объяснили, кто додумался сжигать скошенную
коноплю у воздухозаборников системы вентиляции.
— К-какую коноплю? — начал заикаться техник.
— Древовидную! — отрезал я. — Пошли, Лас. Мне
еще положено дать тебе необходимые объяснения.
Мы вышли из зала — навстречу бежали какие-то
сотрудники, какие-то солдаты с автоматами. Бардак был такой, что на нас
внимания не обращали — а может быть, нас прикрывали остатки магического щита. В
конце коридора мелькнула розовая задница немецкого туриста — он бежал
вприпрыжку, так и не вынув палец изо рта. За ним спешили двое в белых халатах.
— Слушай сюда, — сказал я Ласу. — Кроме
обычного, человеческого мира, который доступен глазу, существует еще и
сумеречный мир. Попасть в Сумрак могут только те…
Я сглотнул и запнулся — мне снова представился
Костя. Совсем давнишний Костя, еще ничего не умеющий пацан-вампир…
«Смотри, я трансформируюсь! Я — ужасная летучая
мышь! Я лечу! Я лечу!»
Прощай. У тебя и впрямь получилось.
Ты летишь.
— Попасть в Сумрак могут только те, кто
обладает… — продолжил я.
Эпилог
Семен вошел в кабинет вместе с Ласом —
подталкивая того перед собой, будто пойманного с поличным мелкого Темного
колдуна. Лас вертел в руках туго свернутую бумажную трубочку и все старался
спрятать ее за спину.
Семен плюхнулся в кресло и буркнул:
— Твой протеже… Антон. Ты и разбирайся.
— Что случилось? — насторожился я.
Лас вовсе не выглядел виноватым. Так, слегка
смущенным.
— Второй день стажировки, — сказал Семен. —
Простейшие, элементарные поручения. Даже не связанные с магией…
— Ну? — подбодрил я.
— Попросил его встретить в аэропорту господина
Сисукэ Сасаки из токийского Дозора…
Я хмыкнул. Семен побагровел:
— Это обычное японское имя! Не смешнее, чем
Антон Сергеевич!
— Да я понимаю, — согласился я. — Это тот
самый Сасаки, что вел дело девочек-оборотней в девяносто четвертом?
— Тот самый, — Семен заерзал в кресле. Лас
продолжал стоять у дверей. — Он проездом в Европу, но что-то собирался обсудить
с Гесером.
— Это я уже понял, — сказал я. — Я другое хочу
узнать — зачем ты все это пишешь? И что случилось?
Семен возмущенно посмотрел на Ласа. Откашлялся
и сказал:
— Господин стажер очень интересовался у меня,
знает ли уважаемый Сасаки русский. Я объяснил, что не знает. Тогда господин
стажер отпечатал на принтере плакатик и отправился встречать японца в
Шереметьево… Да покажи ты плакат!
Лас со вздохом развернул рулончик.
Очень крупным шрифтом были напечатаны
иероглифы японского имени. Не поленился Лас, поставил японские драйвера.
А повыше — шрифтом чуть поменьше — было
напечатано:
«Второй московский конгресс жертв
насильственного заражения холерой».
Сохранить каменное лицо стоило мне огромных
усилий.
— Зачем ты это написал? — спросил я.
