Так как его друг состроил недоуменную физиономию, мандарин Тан объяснил:
— Представь себе человека, которому надоело подчиняться сжигаемому честолюбием Рисовому Зерну и который сам решил возглавить мятеж. Какая удача для него, что того арестовали! Рисовое Зерно больше не участвует в движении, значит, он сам может встать во главе крестьян. И вот, когда ты приказал освободить Рисовое Зерно, убийца мог воспользоваться этим, руководствуясь жаждой власти.
Мандарин Кьен отложил палочки и сказал едва слышно:
— А, ты взял этот след…
— Скажем просто — это одно из направлений, которые я собираюсь расследовать. Конечно, все требует проверки, но это — отправная точка. Я думаю, не стоит недооценивать страсти, которые всегда кипят вблизи любой власти.
Мандарин Кьена долго смотрел на друга.
— Ты прав, чего не сделаешь, чтобы взобраться на вершину власти? Разве мы, в пору юности, не старались ради этого превзойти самих себя? И не только самих себя, но и всех прочих. Возьми для примера экзамены. Какой смысл отличаться от одноклассников, если не мечтаешь превзойти их? Вся наша система построена на сравнении, а не на абсолюте.
— Конечно, — согласился мандарин Тан, — но эта соревновательность служит гарантией качества, которого иначе не было бы. Те, кто лучше всех выдержали экзамены, получили самые высокие назначения, кто бы что ни говорил.
— Но были ли мы все в равных условиях, с самого начала? — спросил его друг. — Взгляни на первое неравенство: мы с тобой — выходцы из народа, родились в грязи и росли в нищете. И если бы мы не были наделены некоторым умом и огромным везением, мы бы не стали тем, кем стали, потому что власть все равно принадлежит знатным, богатым и могущественным.
— И все же, раз мы, императорские мандарины, сидим за столом принца, это означает, что система имеет определенную гибкость, — возразил мандарин Тан. — Я считаю, что экзамены являются справедливым инструментом для восстановления равенства, потому что позволяют бедняку вроде меня достичь самых высоких должностей.
Как всегда, мандарин Кьен на все имел ответ.
— Но сколь высоко ты можешь подняться, мой бедный крестьянин? Тебе позволено вершить справедливость, как и мне, но вопрос вот в чем: сможешь ли ты когда-нибудь царствовать?
Молодой правитель пожал плечами, зная наизусть все, что в этом случае может быть сказано, так как этот спор был всего лишь эхом их жарких юношеских дискуссий.
— Мандарин Тан, — продолжал Кьен, — тебе известно, что я вынужден был стать кастратом ради получения высокого поста?
— Да, я догадался о твоем выборе и уважаю его, но убежден, что ты все равно получил бы его благодаря присущим тебе качествам.
— Как ты веришь в мой талант! — закричал министр, разражаясь смехом. — Хотелось бы в конце концов оправдать твое доверие!
* * *
— Скажут, что мы с вами друзья-неразлучники! — воскликнул доктор Кабан, слегка ударив по плечу ученого Диня. — Для меня большое облегчение, что вы здесь, потому что я никого не знаю на этой ассамблее.
Так как его сосед не отвечал, сидя с непроницаемым лицом, врач осведомился:
— Насколько я понял слова принца, вас и мандарина пригласили остановиться здесь, не так ли?
— Действительно, — холодно отвечал ученый. — Поскольку все постели в столице заняты лекаришками, принц любезно предложил нам комнату во дворце. Между нами говоря, она гораздо комфортабельнее, чем вульгарное наемное жилье, снятое на несколько дней.
Тут вмешался человек с совершенно круглым лицом и редкими волосами, сидевший слева от Диня:
— В тюрьме еще осталось несколько свободных камер. Я знаю, что говорю, я — господин Фан, хранитель тюремного архива. По традиции эти помещения оставляют для провинциальных мандаринов, которые часто приезжают в столицу без денег.
— Прекрасно, но представьте себе, господин Фан: принц Буи лично знает мандарина Тана. Поэтому он не захотел, чтобы с ним обращались как с обычным провинциальным мандарином, ищущим жилье.
Поерзав на стуле, доктор Кабан шепнул на ухо ученому:
— Хм, как вы думаете, найдется ли во дворце местечко для известного медика?
Динь насмешливо поднял бровь и резко ответил:
— Как, доктор Кабан, комната, заказанная вами в самой дорогой гостинице, не оправдала ваших ожиданий?
— Представьте себе, ученый Динь, — как оказалось, честность коммерсантов Тханглонга весьма сомнительна. Взяв с меня огромные деньги, мне предоставили диван, который я вынужден разделять с толпами тараканов. Конечно, я устроил скандал, но денег мне не вернули под тем предлогом, что я сам принес тараканов.
— Мне кажется, доктор Кабан, господин Фан только что весьма кстати подсказал нам, что в тюрьме свободны еще несколько камер. Думаю, камера, зарезервированная для мандарина, подойдет и врачу.
Начальник архива, услышав свое имя, повернулся к ним.
— У вас будет выбор, доктор Кабан, так как один из наших заключенных, опасный преступник низкого происхождения по имени Рисовое Зерно, был отпущен, освободив, таким образом, койку.
— Так-так, добрый человек, — засмеялся врач. — Я не тороплюсь занять камеру крестьянина, которого нашли с ножом, воткнутым в живот. Знаете ли вы, что я лично осматривал его труп?
Господин Фан с восторгом посмотрел на него и, наклонясь, тихо спросил:
— Неужели правда? Скажите, пожалуйста, его живот был весь изрезан или скорее пронзен ударами ножа?
Разгрызая кусочек чеснока, украшавший жаркое, доктор Кабан уточнил:
— На самом деле, ни то, ни другое. Убийца вспорол его живот одним ударом ножа. Очень точная в медицинском смысле работа, я бы сказал.
— Не повезло негодяю: избежать бича, чтобы напороться на нож. Незавидная судьба, что и говорить.
Ученый Динь держался за щеку, пытаясь разжевать кусок черного и жесткого мяса.
— Нужно иметь железные зубы, чтобы есть эти блюда!
— Повар кошмарный, — заключил доктор Кабан, с трудом разгрызая жесткое сухожилие. — В мясе столько прожилок, что они застревают между зубами, где быстро сгнивают.
Он тут же подтвердил это, зловонно дыхнув в сторону побледневших соседей.
Сделав глоток супа, чтобы смягчить горький вкус мяса, ученый Динь воскликнул:
— В нем столько уксуса, что можно вымочить урожай слив!
Но доктор Кабан, слишком поздно предупрежденный, уже опустошил свой горшочек, и его красивое лицо превратилось в страдальческую маску.
К счастью, послышался грохот барабанов, прервавший дегустацию блюд, — гостей решили немного развлечь. В зал вбежали маленькие евнухи в золотисто-коричневых коротких туниках, таща за собой ширмы из парчи. Присутствующие на ассамблее гости замолчали, увидев вошедших музыкантов с гонгами и духовыми инструментами. Одна из артисток, встав перед вазой с хризантемами, взяла несколько нот на лютне. В то же мгновение, кружась, появились танцоры в легких как дым муаровых одеждах. Приглушенный свет отражался в их жемчужных подвесках и заставлял блестеть золотые булавки, украшавшие шиньоны.
