— Миледи, я хотела попросить вас об одолжении, — начала Юлиана. Пар от ее дыхания повисал затейливыми завитушками, какими украшают заглавные буквы в нарядном манускрипте.
Элинор улыбнулась.
— Миледи? Ты что, забыла, как мы вместе росли? Тогда мы были Элинор и Юлиана.
— Сейчас вы глава Тиндальской обители. Я почитаю вас как настоятельницу.
— Эта честь принадлежит моему отцу. Я приняла ее ради него.
На лице Юлианы в первый раз появилась улыбка.
— Судя по тому, что мы слышали, вы и сама заслужили немало. Джордж нам рассказывал, что при дворе только и говорят, что о ваших уме и отваге. — Она коснулась локтя Элинор: — Он шлет вам привет и — да, и уверения в своей братской любви.
— Ты хотела поговорить со мной с глазу на глаз лишь ради того, чтобы передать мне привет? — спросила Элинор.
Где-то в глубине души она почувствовала беспокойство. Если Джордж говорит о братской любви, поспешила уверить она себя, это хороший знак. Вдруг он ее простил? Вдруг он даже успел жениться?
— Нет, миледи. Но он не хочет, чтобы вы думали, что он вас забыл.
Элинор улыбнулась, но слова подруги были не совсем те, которые она надеялась услышать.
— Тогда скажи ему, что я шлю ему привет и любовь, как сестра дорогому брату.
— Это честь для него, миледи.
Элинор не сразу ответила, и какое-то мгновение обе молчали. Она увидела, как глаза Юлианы снова потемнели от грусти. Радость, которая на короткое время поселилась в них, когда подруга говорила о своем брате, угасла еще быстрее, чем появилась.
— Я буду откровенна. — Юлиана сморгнула, словно прогоняя слезы. — Мне не хочется никого обидеть. Вы должны мне верить.
— Говори, Юлиана, я сердцем внимаю голосу твоего сердца.
— Тогда мне остается лишь признаться, что я не хочу выходить замуж за вашего брата.
Она замолчала. Слабый румянец, который свежему воздуху удалось вызвать на ее щеки, сошел.
Элинор взяла подругу за руку. Какой бесплотной стала Юлиана за годы, прошедшие с их последней встречи! Серая ткань шерстяного платья отвесно спадала с плеч до самых кончиков туфель, без намека на какие бы то ни было женские округлости под ней. Юлиана и раньше была тонкой и гибкой, но сейчас она казалась хрупкой, как сухая веточка. Болезнь ли тут виной — возможно, душевный недуг, — или все дело в скорби, как думал ее отец?
— Можешь говорить что угодно. Обещаю, я выслушаю тебя ради нашей любви и дружбы, — сказала Элинор наконец.
Юлиана сжала ее пальцы, и рукопожатие было на удивление сильным.
— Роберт — хороший человек, человек, за которого любая девушка с радостью пойдет замуж, — она опустила глаза и дальше говорила очень тихо. — Пожалуйста, поверьте мне, я вправду думаю, что наш брак не только принес бы Роберту богатство, которого он заслуживает, но и мне бы дал хорошего мужа. Даже если он не любит меня, он все равно обходился бы со мной почтительно, а союз с вашей семьей сделал бы мне честь.
С этими словами Юлиана спрятала лицо в ладони и заплакала. Ее хрупкое тело сотрясалось от рыданий.
Элинор притянула ее к себе и принялась убаюкивать, как ребенка, пока рыдания понемногу не стали затихать. Тогда она отодвинулась и вытерла слезы на глазах подруги.
— Юлиана, я обручена нашему Господу и никогда не была замужем в обычном смысле. Может быть, тебе поговорить с кем-нибудь из старших женщин, которые счастливы с мужем…
— Вы! Только с вами я должна говорить!
— Тогда я тебя выслушаю, — сказала Элинор.
Тут поток горячих слез хлынул с новой силой, и подруга уткнулась лицом в плечо настоятельницы.
— Я вообще не хочу замуж! — слова еле можно было разобрать, но в решимости, с какой они были произнесены, не могло быть сомнений.
— Я знаю, что тут есть опасности, если они смущают тебя. Моя собственная мать умерла в родах, и я покривлю душой, если скажу, что можно стать женой мужчины, не претерпев боли. Однако Роберт — добрый человек, и он будет действовать мягко, лишая тебя девичества. Мы дети греха, и потому боль — часть нашей жизни, но Бог дает также и радость. Нет повода сомневаться, что и вам обоим Он даст ту радость, на какую может рассчитывать каждый. Как в отношении ума и характера, так и в отношении имущества вы с братом прекрасно подходите друг другу. Я верю, что вы будете очень счастливы вместе и Роберт отлично справится с управлением землями, которые ты принесешь в этот союз…
— Миледи, я не боюсь лечь с мужчиной, и не рождение детей меня пугает. — Юлиана засмеялась, но смех был напряженный. — Есть более непереносимая боль, чем потеря девственности или тяжкая мука рождения наследника. Да, я признаюсь, во мне нет ничего женского и я не хочу иметь ни мужа, ни ребенка. Но вряд ли это достаточная причина, чтобы отказываться от брака с вашим братом. Как вы сказали, мы с ним подходим друг другу и в наших сердцах, несомненно, возникнет со временем глубокая привязанность. Мы оба вполне благоразумны, знаем, на что мы можем рассчитывать и каковы наши обязанности в этом мире. И оба достаточно умны, чтобы быть добрыми друг к другу.
Элинор отступила на шаг и с расстояния вытянутой руки всмотрелась в бескровное лицо Юлианы. Потом отдернула капюшон, покрывавший голову подруги, и провела рукой по жесткому ежику светлых волос.
— Тогда скажи мне, зачем ты обрила волосы, Юлиана?
— Как я сказала, миледи, есть более непереносимая боль, чем потеря девственности. Я имею в виду ту, которую испытывает душа, смердящая человеческими слабостями и стоящая в огненной яме преисподней, тщетно жаждущая познать… нет, хотя бы почувствовать или даже постичь совершенную и всепрощающую любовь Господа.
— Должна я тебя понимать так, что твое желание — уйти в монастырь?
— Не просто в монастырь. Мое призвание суровее.
Настоятельница хотела было что-то сказать, но Юлиана поспешила приложить палец к ее губам.
— Нет, мне все равно, чем по строгости устава, скажем, бенедиктинцы отличаются от цистерцианцев. Все эти различия — пустяки. Моя душа стремится к жизни гораздо более суровой, чем это. Я хочу поселиться в одинокой келье, вдали от прочих смертных. Там я смогу провести жизнь отшельницей, размышляя о любви Божией во всей ее сложности. Всю ту мудрость, которую Ему будет угодно мне даровать, я передам другим, кто, подобно мне, молит о постижении этой тайны.
Элинор смотрела Юлиане в глаза, которые из карих стали почти черными. Она содрогнулась, понимая, что на этот раз вздрогнуть ее заставил не резкий порыв ветра.
— Чем я могу тебе помочь, дитя мое?
Юлиана бросилась на колени и умоляюще протянула к ней руки:
— Молю вас поддержать мое прошение перед епископом. Я хочу укрыться от мира в келье отшельницы. В Тиндале, Элинор. Ты примешь меня?
