Она совершенно безумна. Теперь Томас был в этом абсолютно уверен.
В это мгновение она вдруг улыбнулась с такой теплотой, что улыбка подтопила жестокую мрачность ее слов, превратив их в шутку.
— Я иду с вами, брат, — сказала она, запахивая плотнее плащ и быстро подходя к нему. — Вам нет нужды стоять на морозе, дожидаясь, пока глупая женщина придет в себя. Я не хотела, чтобы вы страдали за свою вежливость.
Несмотря на огонь в камине и теплую одежду, которой его снабдили, Томас только сейчас почувствовал в руках и ногах покалывание: это к онемевшим конечностям возвращалась способность ощущать. А женщина, которая сидела напротив него за столом, держа в руке кубок сдобренного пряностями вина, ледяного бурана, по-видимому, вовсе не заметила.
— Так вы хотите вступить в Тиндал и жить там отшельницей, миледи? — заговорил Томас, у которого все еще зуб на зуб не попадал. — Но для вас там нет отдельной кельи рядом с церковью. Может быть, вы согласились бы пойти к нам монахиней?
— Я не требую кельи, обнесенной каменной стеной, брат. Мне неизвестно ни одного правила, кроме существующего обычая, которое требовало бы от человека, избравшего ту же суровую стезю, что и я, селиться в месте, окруженном камнями, скрепленными при помощи известкового раствора. Яма в земле или хижина в лесу послужат мне ничуть не хуже, чем служили мужчинам и женщинам прежних времен. Помимо прочих изобильных даров Господь даровал нам множество уединенных мест, где мы можем найти одиночество, столь нам необходимое, чтобы с большей ясностью слышать Его голос и предаваться размышлениям. И то, удалятся ли ищущие Его в знойную пустыню, подобно древним отцам, или в мрачные чащобы английских лесов, не имеет никакого значения.
— Миледи, прошу вас, поймите, что не мне решать, ответить ли согласием на вашу просьбу и какие тут могут быть условия. Это будут решать епископ и наша настоятельница, — Томас подлил ей и себе еще горячего, ароматного вина. Возможно, когда-то, давным-давно, женщины и жили в лесных хижинах, подумал он, но сейчас в устах представительницы слабого пола подобная просьба казалась необычной. В то же время в одном она была права. Сменив Лондон, купавшийся в удовольствиях, на суровое побережье Восточной Англии, Томас получил больше времени для размышлений о возвышенном. То же можно было сказать о неведомых прежде радостях, которые ему доставляла работа в монастырской больнице и безыскусное, но задушевное пение хора послушниц. Его теперешняя, насквозь пропахшая морем обитель, возможно, уступала в негостеприимности пустыне, посеченный бурями лес в окрестностях Тиндала, возможно, не выдерживал сравнения с угрюмой дикостью других чащоб, не так пострадавших от ветра, но уж вонь рыбы и гниющих водорослей наверняка чего-то да стоила в глазах Бога.
Томас поднял взгляд и увидел, что Юлиана смотрит на него и улыбается. В ее улыбке не было насмешки, но ему стало как-то не по себе. Он поспешил объяснить:
— Поскольку в Тиндале на меня возложена обязанность исповедовать монахинь, я буду отвечать за ваш душевный покой. Вот настоятельница Элинор и решила, что правильно будет, если я расспрошу вас о том, почему, собственно говоря, вы избрали для себя стезю отшельницы.
— Спрашивайте, брат, все, что сочтете нужным, — Юлиана откинулась на спинку стула и скрестила на груди руки.
Говоря по совести, Томас не знал, о чем ему спрашивать, но когда настоятельница попросила его побеседовать с Юлианой о ее призвании, он не нашел благовидного предлога, чтобы отказаться. Сам он, конечно же, меньше всего подходил на роль судьи, решающего, годится ли человек для того или иного монашеского служения: ведь сам он этой стези не выбирал. С другой стороны, он ведь предпочел в свое время жизнь сожжению на костре, и такой выбор нельзя не назвать искренним. Пожалуй, ему следует с большей гибкостью судить о причинах, подтолкнувших ее к выбору призвания?
Томас откашлялся и спросил первое, что пришло ему в голову:
— Почему вы решили вести жизнь монахини?
— Для начала вы задали мне совсем легкий вопрос, — улыбнулась Юлиана, — Самый простой ответ на него — потому, что я чувствую, что к этому призвана.
Юлиану стало не узнать. Вместо смертельно бледного создания с горящими, словно угли, глазами, которое он едва уговорил спуститься со стены замка, перед ним сидела женщина, буквально лучащаяся теплом. А он-то решил, что она сумасшедшая. Неужели ошибся? Разве не могла она быть тем редким существом, на ком почиет благодать Божия, кого, возможно, даже посещают видения?
— Почему? — спросил Томас. Воистину, он и в самом деле желал это знать.
Юлиана подалась вперед. Теперь ее неподвижный взгляд не пугал, а скорее вселял умиротворение.
— Мне кажется, тут мы можем понять друг друга, брат. Я чувствую призвание к монашеству, потому что мирское больше не несет мне радости. Что касается меня, мне выпало счастье быть любимой добрыми родителями. Я росла с братьями, нам было хорошо вместе. — Она засмеялась, и Томас увидел, как в ее глазах промелькнула тень воспоминаний. — Вдобавок я познала тоску плотского желания, и, если мне позволено повторить секрет, который я уже открыла на исповеди, точно так же испытала я и даруемую им радость. — В ее карих глазах мелькнула примиряющая искра чувственности.
Томас ощутил, как холод, наконец, отпустил истерзанные кости.
— Наш Господь…
— …не требует Себе в невесты девственниц. Насколько я помню, Он не только спас жизнь Марии Магдалине, но и оказал ей особую милость. В конце концов, именно ей, а не Петру или Иоанну, Он объявил у гроба о Своем воскресении.
— Именно это я и хотел сказать.
— Значит, вы умнее многих священников. — На какое-то мгновение Юлиана замолчала, ее глаза без всякого стеснения рассматривали рыжеволосого монаха. — Не то чтобы я сомневалась, выбирая Тиндал местом своего добровольного изгнания, но то, что вы находитесь в этом монастыре, только лишний раз говорит о его несомненном достоинстве.
Томас почувствовал, что краснеет.
— Не волнуйтесь, брат. У меня не больше видов на ваше красивое тело, чем, уверена, у вас на мое. — Она покачала головой: — И не вздумайте возражать. Вы ведь вправду подумали, что таков смысл моих слов. Но скажите, прошу вас: вы ведь не с детства жили в монастыре, я права?
Томас кивнул, полагая, что, прежде чем он скажет что-то еще, лучше сначала понять, куда она клонит.
Некоторое время Юлиана не говорила ничего, потом закрыла глаза, словно в глубокой усталости.
— Сознание, что я буду исповедоваться человеку, который испытал все соблазны мира, но имел довольно мудрости отказаться от его развращенности ради покоя, который один лишь Бог может дать, радует меня.
Он ждал.
— Простите меня, брат Томас. Прошу вас, продолжайте свои вопросы, и я отвечу на них, как подобает, с большей скромностью. Играть с вами в кошки-мышки — поведение, недостойное для женщины, желающей стать отшельницей, — с лица Юлианы сбежала краска, губы больше не улыбались, — хотя день, в который я обрету покой, кажется таким же далеким, как этой мертвенной зимой — улыбка весны.
