— Если это не была твоя жена и нет никого, кто бы еще мог совершить все эти преступления, тогда нам придется согласиться с признанием твоей дочери.
Адам повернулся к Томасу:
— Брат, позовите двух моих стражников. Мы препроводим леди Юлиану…
— Нет! Это не она. Это не была ни моя жена, ни Роберт! — крикнул Джеффри.
— Тогда кто же, мой добрый друг? — с печалью в голосе спросил Адам.
Вопль старого солдата, словно лезвием, полоснул ему по сердцу.
— Да помилует Господь мою черную душу, Адам! Я убил своего первенца. Я покусился на жизнь вашего священника и за эти два злодейства я пытался отправить свою душу в ад, покусившись на самоубийство.
* * *
Мужчины долго смотрели друг на друга. У обоих на глаза навернулись слезы, оба по очереди сморгнули их. Джеффри первым отвел взгляд.
— Я бы никогда не допустил, Адам, чтобы Роберт поплатился за то, что сделал я. Ты должен мне верить. Когда я узнал, что он наткнулся на тело Генри и ты посадил его под замок как преступника, я делал все, что в моих силах, чтобы доказать его невиновность. Я пытался найти возможность сделать ее очевидной.
Адам кивнул.
— Зачем ты сделал это, Джеффри? Зачем убивать собственного сына?
— Я был убежден, что мой сын и моя жена наставляют мне рога. — Джеффри запнулся и взглянул в лицо жене, по которому текли слезы. — Твои жалобы на его ухаживания, любимая, начались слишком быстро и были слишком уж наигранными — вы же столько лет с ним знакомы. Я думал, ты пытаешься отвести мои подозрения от того единственного мужчины, с которым ты спишь, и заставить ревновать к тем многим, с кем ты открыто заигрывала.
— И все же они вдвоем тебя не обманывали, — мягко сказал Адам.
— Да, сейчас я это знаю, но на какое-то время вместе со способностью быть мужчиной я потерял и рассудок. Когда ты, жена, сказала мне, что у тебя начались месячные, я подумал, что это раньше положенного…
— В этом вы не ошиблись, милорд, — еле слышно откликнулась Исабель.
Ее муж слабо улыбнулся.
— Я решил, что ты хочешь прогнать меня из нашей постели, чтобы позвать туда моего сына. Я ждал снаружи, в темноте коридора, ведущего в башню, откуда мне было все слышно, самого же меня видно не было. Наконец я и правда увидел, как к твоей — нашей — двери подошел мужчина и постучал. Ты открыла дверь, и я бросился вперед. Стоя спиной ко мне, Генри сжимал тебя в своих объятиях… — Джеффри в нерешительности взглянул сначала на жену, потом снова на Адама. — От ярости я потерял голову, когда подумал, что он пришел, чтобы залезть к ней в постель. Я ударил его ножом.
Исабель оглянулась по сторонам, потом закрыла лицо руками.
— Пожалуйста, поверьте мне, добрые люди. Я не звала к себе Генри. Клянусь! — Она подняла голову. С залитым слезами лицом она повернулась к своему мужу: — Я только открыла ему дверь, потому что голосом, как две капли воды похожим на ваш, он заявил, что он — это вы. Вы должны мне верить!
— Замолчи, женщина. Сейчас моя очередь говорить. — Джеффри поднял глаза на Адама. — Моя жена говорит правду. Мы с ней говорили после той ужасной ночи, вдвоем — только она и я. Она сказала, что мой сын обезумел и не раз угрожал, когда был уверен, что меня нет поблизости и ее некому защитить. Если она не поведала обо всех его поступках, то только из уважения ко мне как к его отцу. Демон ревности перестал терзать мои сердце и душу, но, увы, слишком поздно.
— А отец Ансельм? — в наступившем молчании спросила Элинор.
— Это я его столкнул. Я не видел Ричарда, но слышал, как священник крикнул возле двери в мою спальню, что он видел мои подвиги и хочет услышать еще и о других. Я решил, что он видел, как я убил своего сына. Я подождал, пока он отвернулся. Потом подкрался сзади, ухватил за рясу и стукнул сперва головой о каменную стену.
Он взглянул на свой безобразный обрубок и покачал головой.
— Сила уже не та, что в те времена, когда я мог пользоваться обеими руками. Вот я и увидел, что не убил его. Когда я склонился над ним, он лежал неподвижно. Однако было слышно, что он дышит. Тогда я сбросил его из окна. Если не падение, то холод уж должен был довершить начатое.
— Святой отец уверяет, что видел, как ваша жена убила вашего сына.
— Бред. Пустые фантазии. — Он строго посмотрел на Исабель. Она не шевельнулась и не проронила ни звука. — Монахи часто ведут себя как женщины. Они выдумывают то, чего никогда не было.
— При серьезных ушибах головы люди тоже часто говорят странные вещи, — добавила Анна.
— Твой внук, Адам, сказал правду. Должно быть, он видел меня, хотя я его не видел.
Снова какое-то время они молча смотрели друг на друга.
— Адам, я бы не позволил, чтобы волос упал с головы Ричарда, даже если бы думал, что он видел, как я убивал Генри или священника.
— Почему я должен тебе верить? — спросил Адам неестественно тихо.
— Потому что я предпочел упасть грудью на нож, чтобы отвести подозрение от твоего сына. Никто на меня не нападал. Я нашел место, подальше от других построек замка, и нанес себе удар. Я надеялся, что умру и моя смерть станет доказательством невиновности Роберта. Он не мог совершить оба злодеяния, и я подумал, что никого больше не станут обвинять. Смерть Генри и моя смерть вовеки пребудут нераскрытыми.
— Лишать себя жизни — грех, — сказал Адам.
— Я уже убил своего сына и пытался убить священника. Неужели покушение на собственную жизнь сделает участь моей души тяжелее? Я уже и так заслужил место в аду.
— Я вынужден рассказать шерифу о твоем признании.
— Тебе не придется ставить у моей двери слишком большую стражу, Адам. Я слишком слаб, чтобы бежать, — откликнулся Джеффри, указывая рукой на грудь.
— Зачем было просто не признаться? Зачем вместо этого пытаться убить себя? — спросил барон, беря руку друга в свои.
— Я рожден для войны, Адам, а не для виселицы. Ты ведь и сам это понимаешь. Если бы мы сражались в Святой Земле и, окруженные сарацинами, потеряли бы последнюю надежду спастись, я бы сначала убил тебя, чтобы тебе не пришлось страдать от унижений, какими задумал бы потешить себя враг. И только потом упал бы грудью на меч. Разве ты можешь допустить мысль, что кто-то из нас уклонился бы от такого поступка? И та и другая смерть почетна для солдата. Вот почему я и в самом деле пожелал умереть, прежде чем попаду в руки палача. Я столько нагрешил, что лишнее пятно на моей совести ничего не решает.
— Попасть в руки палача за убийство собственного сына и погибнуть в сражении не одно и то же.
— Я не хочу испытать унижения, Адам. Я видел, как людей вздергивают на виселицу. Они дрыгают ногами, их кишки опорожняются, а член встает. Толпа хохочет над их позором. Это не смерть для рыцаря, который до сих пор старался вести достойную жизнь.
