— Несомненный грех.
Слабая улыбка, мелькнувшая на губах Юлианы, плохо сочеталась с ужасом, который Элинор видела в ее глазах.
— И что она ответила на твое предложение?
— Она отказалась.
Элинор кивнула и отпила вина, главным образом для того, чтобы выиграть время.
— Этим она спасла тебя от еще более тяжкого преступления, — наконец сказала она. Голова Юлианы была опущена, и по ее взгляду Элинор ничего не смогла понять. — Она как-то объяснила свой отказ?
Юлиана нервно рассмеялась, но ужас из ее глаз исчез.
— Она хоть и ненавидела отца, но к ребенку почувствовала любовь.
Это совпадало с тем, что Исабель говорила ей раньше.
— Она рассказала Генри о ребенке?
— Нет, но когда сэр Джеффри заявил, что он — отец ребенка Исабель, Генри заподозрил неправду. У моего брата могло быть много недостатков, но глупым он не был. Он вполне способен был сосчитать месяцы и дни.
Да, недостатки у него были, но слова Юлианы напомнили Элинор еще об одной вещи, которая ее по-прежнему беспокоила.
— Должна сказать, я удивилась, — начала она издалека, — зачем Генри взял ее так грубо. Хотя никакой помолвки не было, он имел все основания надеяться, что они в свое время поженятся. Она не говорила тебе, почему Генри напал на нее?
Некоторые мужчины могут изнасиловать шлюху, купленную за деньги, или чужую жену, имея в виду унизить ее мужа, но Элинор не казалось правдоподобным, чтобы мужчина когда-нибудь надругался над женщиной, которой он дорожит. Хотя Генри был безответственным, своевольным и часто себялюбивым, она не помнила, чтобы в юности он был склонен к жестокости. Элинор легко могла представить себе, как он пристает с просьбами к Исабель, словно скулящий щенок, с которым сравнивал его отец, но она всегда считала, что Генри хочет видеть в Исабель не только подругу любовных игр, но и спутницу жизни.
— Я спрашивала. Она только рассмеялась в ответ. — Юлиана потерла свой кубок, словно хотела начистить его до блеска, и сделала большой глоток. — Тем летом, которое мы все провели вместе, видели вы когда-нибудь, чтобы Исабель вела себя так, как в тот вечер, когда мой отец посмеялся над братом?
Такой поворот и сам вопрос удивили Элинор, но она сама не знала, что и думать о распущенности, с которой Исабель вела себя тогда во время обеда. Так бесстыдно провести рукой по ляжке Роберта не было жестом верной или счастливой жены — и точно так же вряд ли Исабель позволила бы себе нечто подобное тем невинным летом, после которого столько воды утекло. Она покачала головой.
— После того как она потеряла ребенка, ее поведение с другими мужчинами стало более чем нескромным. Я предупреждала ее, что ее поступки обещают больше, чем она готова дать тем мужчинам, которые смотрят на нее. Она говорила мне то же, что и отцу, что она не имеет в виду ничего дурного. Боюсь, иногда я сомневалась в ее словах — правда, не до такой степени, как отец.
Элинор не понравилась мысль, которая только сейчас пришла ей в голову. Что, если Исабель использовала Генри? Могло такое быть? И если да, то зачем? Зачем женщине самой подталкивать мужчину к нападению на нее?
— Она, наверное, объяснила, почему пожелала себе в мужья твоего отца?
— Из благодарности, так она сказала. Ее земли должны были отойти нашей семье в благодарность за то, что мы ее приютили. Ей едва исполнилось четыре года, когда умерли ее родители. В тот день, когда она появилась у нас, мать сказала мне, что я должна относиться к ней со всей нежностью и любовью, какие одна сестра обязана питать к другой, поскольку это очень несчастный ребенок. Воистину, мне оказалось нисколько не трудно справиться с задачей, потому что я быстро научилась любить ее, и она скоро стала повеселее. Наша семья стала ее семьей. У нее был небольшой выбор, если она хотела остаться у нас. Если она не хотела выходить замуж за Генри, ей пришлось стать женой моего отца.
— А что Джордж? Уж конечно, за него она могла выйти замуж.
— Он был уже обручен с другой женщиной, которая умерла уже после того, как Исабель вышла замуж за отца.
Неужели на Левенхеймах лежит проклятие, что всем им так не везет, подумала Элинор.
— И все же этот брак обесчестил твоего отца, заставив его совершить, пусть невольно, один из самых тяжких грехов. Ты горевала, но так и не сказала ему, что его собственный сын был отцом ребенка, которого носила под сердцем Исабель?
Юлиана упала на колени и принялась рыдать так отчаянно, с такими судорожными всхлипываниями, что Элинор бросилась к подруге. Юлиана рукой отстранила ее.
— Не подходите ко мне, миледи! В моей груди живет Змей. Его кольца сочатся ядом, он отправит вас в ад, едва ужалит.
Элинор отшатнулась, осенив себя крестным знамением.
— Может быть, мне позвать к вам брата Томаса, дитя мое?
— Нет, миледи. Нет. — Тут ее рыдания стали реже, и Юлиана поднялась, утирая слезы с распухшего лица. Повернувшись спиной к настоятельнице, она подошла к окну и выглянула во двор. Светило неяркое зимнее солнце. Слышно было, как медленно капают капли, — это таял лед. Мерный звук их падения один нарушал установившуюся в комнате тишину.
Элинор ждала.
— Вы любите своего отца, миледи?
— Конечно.
— Будь у вас сестра, разве вы не любили бы ее точно так же?
— Подобная любовь драгоценна в глазах Господа.
Юлиана повернулась. Ее глаза, обращенные к настоятельнице, сузились от боли.
— Неужели?
— Я тебя не понимаю.
— Я никому и никогда не говорила об этом, но вы должны услышать это от меня первой — ведь я хочу заживо похоронить себя именно в Тиндале. — Она сделала глубокий вдох: — Когда я предложила Исабель помочь ей убить младенца в ее чреве, я впервые услышала шипение Змея. Когда я не сумела сказать отцу, что, беря в жены женщину, которую я звала сестрой, он совершает грех, я увидела, как Змей подползает ко мне.
— Бог милостив к кающимся, Он простит оба эти греха. Исабель не послушалась твоего совета насчет ребенка, а отец, скорее всего, отказался бы верить тебе точно так же, как он не поверил, когда Генри пытался открыть ему правду. Но ты спросила о любви? Что ты хочешь сказать?
— Когда Адам и Ева жили в райском саду, в своей невинности они пребывали в мире с Богом. Когда двери того сада закрылись, сатана возликовал, ибо человек стал продажен, греховен и жесток. Это я понимала, но в своем упрямом неведении полагала, что смогу сохранить чистоту, потому что никому не желала зла, а к окружавшим меня людям испытывала одну любовь. Даже когда я валила Генри на землю и трепала ему уши, я только ранила его самолюбие. Я любила своего брата, хотя и презирала его мелочное убожество.
— Когда дети дерутся, в этом немного греха. Бог, несомненно, простил…
— Бог открыл мне, что никакая смертная любовь не бывает без греха. Когда я сказала Исабель, что она может избавиться от ребенка, я поступила так из любви, потому что не хотела, чтобы она и дальше страдала от насилия, которое ей пришлось пережить. Неужели вы не понимаете? Из любви, которую я питала к ней, я толкала ее к греху. — Юлиана умолкла, ее глаза расширились.
