— Снаружи, в коридоре, лежало тело Генри.
— Да, а потом я услышала на лестнице шум — муж едва успел скрыться в темноте. Я закрыла дверь, а когда снова открыла ее, Роберт стоял, склонившись над телом Генри. Он водил по телу рукой, проверяя, жив ли тот и есть ли раны. Честное слово, я не знала, что делать. Когда ваш брат увидел меня, он выпрямился. Его рука была красной от крови Генри. Он протянул ее к свече, которую я держала, чтобы зажечь факел на стене коридора. Я дала ему свечу, потом закричала. — Ее голос сорвался в крик: — Мой кошмар стал явью! Меня должны были обвинить в смерти Генри. Я знала, что меня повесят…
Элинор тряхнула ее за плечи:
— Ваш сон не стал явью.
Исабель моргнула, потом заговорила дальше, словно сама не помня своих слов.
— Я закричала. Я сделала так, как приказал мне мой муж. Я не знала, что другое можно сделать. Это уже потом коридор наполнился людьми, и пришли солдаты, и Роберт стоял, обвиненный в убийстве, которое совершила я.
— В убийстве, которое совершил ваш муж, Исабель. Вы могли ударить Генри ножом в бок, но это ваш муж нанес ему смертельный удар в спину.
— Если вам известно, что я сделала, то сколько еще…
— Я говорю вам, что ваш муж убил собственного сына, чтобы защитить вас, а вы по-прежнему беспокоитесь только о себе? — Элинор не хотела, но в ее голосе помимо воли прозвучало презрение. — Не бойтесь. Как вы слышали, сэр Джеффри взял на себя всю вину за убийство. Чтобы так поступить, он воистину должен был очень любить вас. Он не открыл того, что могли сделать вы, а все, что брат Томас услышал от него на исповеди, кануло навек в молчание. Лишь труп поведал нам о вашем участии, а его скоро предадут земле.
— А моя вина?
— Это между вами и Богом. Ваш поступок можно понять: вы защищали свою честь…
Исабель презрительно фыркнула и вцепилась в руку Элинор. Ее глаза были сухими, как песок.
— Честь? Какая честь у меня была, когда я явилась в дверях своей спальни голой в надежде заманить Роберта в свою постель? Какая честь у меня осталась после того, как я гонялась за вашим братом в надежде заполучить ребенка, которого у меня теперь никогда не будет?
— Я имела в виду изнасилование.
— Изнасилование? А как быть с изнасилованием моего сердца, когда я лишилась всех тех немногочисленных привязанностей, которые были у меня в этом мире? — Слезы потоком хлынули по щекам Исабель. — Сначала мать, потом ребенок, а теперь и сестра покинула меня!
— А ваш муж, Исабель? Взяв вас к себе в дом, сэр Джеффри отнесся к вам с отеческой нежностью. Потом он женился на вас, как вы того пожелали, хотя это был грех. Как вы могли захотеть наставить ему рога, и неужели теперь не горюете, потеряв его? Я не понимаю…
— Горевать? Нельзя так долго плакать над мертвецом. Он умер, когда умерла его первая жена! Все, чего я хотела, — это подарить своему мужу ребенка, отцом которого ему было никогда не стать. Разве это не доброта? Он получил мои земли. Он мог разделить со мной моего ребенка. — Она застонала от боли. — Но что вы можете знать о любви? Когда я говорила о вас с Джорджем, я смеялась над вами, настоятельница. Никакие слухи о вас не ходили. Вы бы никогда не стали играть в подобные сладострастные игры. Вы — пиявка, высосавшая из себя жизнь, которой не терпится высосать жизнь и из остальных тоже. Таких, как Джордж, который, похоже, любил вас. Если бы Юлиана вышла замуж за Роберта, она, быть может, сохранила бы свою женскую природу и осталась рядом, чтобы согревать меня. Вместо этого она предпочла последовать вашему примеру и превратиться в такое же бескровное создание, как и вы. — Тут ее голос сорвался и она взвыла: — Разве грех в том, чтобы желать материнской любви, улыбки ребенка, сестринской ласки? Разве это грех?
Элинор посмотрела на длинную царапину на своей руке, где в нее впились ногти Исабель. Белая борозда начала наполняться кровью. Что еще могла она сказать этой женщине, которая сходила с ума от скорби по любовям, которые она потеряла и никогда не найдет? Настоятельница хотела плакать с этой женщиной, но слез не осталось. Еще сильнее хотелось ей узнать ответы на кое-какие вопросы, но она почувствовала, что и слов для вопросов у нее тоже нет. Она закрыла глаза, как если бы хотела помолиться, сама же прекрасно знала: сейчас она не знает, что сказать Господу.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
— Я обязан вам жизнью, брат. — Роберт стоял рядом, пока Томас взбирался на лошадь.
— Не говорите глупостей, Роберт. Поблагодарите лучше своего племянника и сестру. У Ричарда хватило храбрости рассказать правду про взрослого человека, который, кроме того, был близким другом его деда. Немного детей смогли бы это. А мысль, чтобы я при сэре Джеффри объявил, что отец Ансельм видел, как леди Исабель убила Генри, принадлежала вашей сестре. Сэр Джеффри был не таким человеком, чтобы позволить невинному понести наказание за убийство, которое совершил он. Ваш отец и сестра были в этом единодушны. Сейчас мне кажется, что сэр Джеффри вообще рассчитывал, что никого и никогда так и не смогут обвинить в этом преступлении.
— Но меня обвинили и могли повесить.
— Если бы вам пришлось познакомиться с палачом, мой друг, вы должны были бы в этом винить исключительно свое упрямство.
— Как? По-вашему, все Вайнторпы — упрямцы? — Роберт подмигнул монаху. — Не могу представить себе, что заставило вас так думать.
Томас наклонился и громко прошептал:
— Ваша сестра — моя настоятельница.
Роберт засмеялся, потом умолк, гладя шею лошади и смотря на Элинор, которая, ловко сидя на своем сером ослике на некотором расстоянии от остальных, о чем-то вполголоса разговаривала с отцом.
Томас подождал, не скажет ли тот еще чего-нибудь, но вовремя понял, что если этот человек готов был скорее умереть, чем выдать свою тайну, то вряд ли он теперь по доброй воле все расскажет. Тогда он просто положил руку Роберту на плечо и спокойно спросил:
— Это не имеет значения, мой друг, но сделайте мне приятное, скажите, почему вы думали, что ваша невеста убила своего брата?
— Почему вы решили, что я так думал?
Томас улыбнулся и похлопал Роберта по плечу, после чего убрал руку.
— Вы явно кого-то защищали. История про голоса не получилась правдоподобной. Сперва вы сказали, что это могли быть двое любовников. Потом вдруг принялись утверждать, что не знаете, точно ли один из голосов принадлежал женщине. Или даже вообще, слышали ли вы эти голоса. То, что вы не разглядели никого в коридоре, хотя слышали голоса, было несколько странно — особенно для человека, который, как вы, не боится выезжать на охоту затемно. И все-таки главный признак, уверивший меня, что вы говорите неправду, — это то, что вы избегали смотреть нам в глаза. Вы совсем не умеете лгать, Роберт.
— Вы очень проницательны, Томас, и вы совершенно правы. Когда я дошел до верхней ступени лестницы, я увидел дальше по коридору Юлиану. Как вы правильно вспомнили, я лучше большинства людей вижу в темноте. Я увидел на полу распростертое тело. Я не споткнулся о него, как сказал тогда вам, а испачкал руки, ощупывая тело Генри. Я хотел выяснить, жив он или нет. К тому же кинжал, который я обнаружил, не мог служить оружием мужчине. Это был маленький, женский нож.
