В комнате не было стульев. Джонс присел на край кровати.
— Его ведь тоже обезглавили, апостола Иакова, — произнес Пауэрскорт. — Когда тело отправили в Испанию, голову святого положили в лодку.
— Так гласит предание, милорд.
— Вот и старого мистера Харрисона обезглавили, не так ли? — настойчиво продолжал Пауэрскорт. — Только для его тела не нашлось лодки — когда его обнаружили у Лондонского моста, оно плавало в водах Темзы.
Дворецкий встал с кровати и опустился на колени перед блестящим золотым крестом. Он перекрестился, а потом долго молился. Пауэрскорт молча ждал. Он услышал, как кто-то еще подъехал к портику блэкуотерского дома. Что, если сам святой Иаков покинул Сантьяго и отправился в новое путешествие, чтобы спасти одного из тех, кто был предан ему? Наконец Джонс медленно поднялся с колен, снова сел на кровать и заговорил.
— Я должен поведать вам свою историю, лорд Пауэрскорт. Здесь я — дворецкий Джонс. Когда-то я был Иммануэлем Голдшмитом, жителем Франкфурта. А еще я пилигрим, слуга этих раковин и того, что они означают. Никогда прежде я никому не рассказывал историю своей жизни.
15
Пауэрскорт сидел на полу у кровати и, не отрываясь, смотрел на дворецкого Джонса. Сверху доносились шаги — кто-то шел в библиотеку. Джонс не сводил глаз с креста и раковин. Наконец он начал.
— Двадцать лет назад, а может быть, это было двадцать пять лет назад, меня звали Иммануэлем Голдшмитом. Я служил в фирме отца в городе Франкфурте. Мы были банкирами, милорд, как и Харрисоны.
Пауэрскорт перевел взгляд на отполированные до гладкости плиты на полу. Может быть, это было епитимьей.
— Между двумя банками существовала вражда, милорд. Совершались ужасные преступления. Настолько ужасные, что у меня не хватает духу даже вспоминать о них. — Джонс смотрел на стену, словно пытался прочесть скрытое в раковинах послание. — Банки боролись за обладание одним счетом. Тот, кому бы он достался, разбогател бы настолько, что все суетные соблазны этого мира стали бы ему доступны. Нашлись люди, которые оговорили одного из Харрисонов. Я, милорд, тоже оказался в числе лжесвидетелей, убеждавших владельцев счета, что Харрисоны не чисты на руку, что они присваивают чужие деньги и обманом отбирают у вкладчиков их капиталы. Мистер Чарлз Харрисон был опорочен. Он покончил с собой. Бросился с самого высокого здания в городе.
«Умер по дороге в больницу», — вспомнил Пауэрскорт. Он почувствовал, что от каменной стены у него начинает неметь спина.
— Потом правда выплыла наружу, — продолжал Джонс, — Голдшмиты покрыли себя позором и обанкротились. Господь да свергнет влиятельных мира сего и пошлет богатых прочь с пустыми руками. Могущественные будут повержены, а неимущие возвысятся.
— И как же вы поступили? Отправились в Англию служить бывшим соперникам?
В голосе Пауэрскорта звучало недоверие. Дворецкий продолжал свой рассказ, не обращая внимания на эту реплику.
— Я понимал, что совершил бесчестный поступок. Я оговорил мистера Харрисона, и тот лишил себя жизни. Получалось, это я убил его.
«А что, если ты выжидал? — подумал Пауэрскорт. — Ждал двадцать пять лет, чтобы поквитаться с другими членами семьи, семьи, которая разорила его родственников». Он посмотрел на руки Джонса. На них не было крови, только сероватые пятна от раствора для полировки серебра, да в некоторых местах синели вздувшиеся вены.
— Я бежал из города, где совершил преступление. У меня было с собой немного денег. Я носил их в кожаном поясе. — Джонс посмотрел на Пауэрскорта и указал на крест на стене. — Этот пояс прикреплен к основе креста. Под золотыми монетами.
Пауэрскорт выдержал его взгляд. Выражение лица собеседника ему ничего не говорило.
— Я отправился на запад. Не знаю почему. Когда я добрался до Лиона, то остался почти без денег. Мне негде было ночевать. И нечего было есть. Я ютился под кустами в парке или с наступлением темноты пробирался в железнодорожные ангары и устраивался там. Ангары были такие большие, никто их не стерег. Я так ослаб, что у меня начались галлюцинации.
— Что же вы видели? — поинтересовался Пауэрскорт.
— Я плохо помню то время, милорд. Вспоминаю, что мне грезились высокие здания, выше всех, виденных мной в этом мире, и мне казалось, я падаю с этой вышины. Очень долго падаю. — Дворецкий снова умолк и чуть подвинулся на кровати, отчего под ним заскрипели пружины. — И вот тогда я встретил отца Павла, милорд. Он был доминиканским монахом. — Джонс помолчал, словно это и так все объясняло. — Он нашел меня лежащим на одной из платформ. Это была платформа, от которой отправлялись проходящие поезда до Кельна, Гамбурга и Бремена. Так мне потом рассказывал отец Павел. Он накормил меня, дал кров и выслушал мой рассказ. — Дворецкий перекрестился. — Когда я поправился, отец Павел сказал мне, что я должен совершить паломничество, дабы искупить мои грехи. Я должен был пройти от Лиона до Сантьяго-де-Компостелы, милорд. Он обещал, что будет ждать меня в конце пути и встретит у западных ворот собора в Сантьяго за день до праздника Успения Пресвятой Богородицы. Это пятнадцатого августа, милорд.
— И как много времени вам понадобилось? Я хочу сказать, чтобы пройти этот путь пешком? — Пауэрскорт никак не мог понять, говорит Джонс правду или нет.
— Мне понадобилось три месяца, милорд. Отец Павел дал мне крепкие башмаки и карту, где были отмечены доминиканские аббатства, расположенные на моем пути. Всякий раз, останавливаясь на ночлег, я должен был, хоть и не принадлежал церкви, посещать службы. Он сказал, я должен вспоминать мои прегрешения и молиться тому Богу, в которого верю.
В Конке, милорд, у доминиканцев очень красивое аббатство. В Муассаке монастырь был переполнен, и некоторым паломникам приходилось спать в конюшнях. Настоятель в Сан-Хуан-де-Ортега в Испании был слепым, но мог сам без посторонней помощи пройти от трапезной до часовни и вернуться в свою келью. Он говорил, что Господь ведет его. Когда я пришел в Виллафранка-дель-Бьерцо, мои ноги кровоточили от долгого пути. Но монахи сказали, что я не должен лечить их, пока не доберусь до Сантьяго.
— И вы успели туда вовремя? К назначенному отцом Павлом сроку? — Рассказ увлек Пауэрскорта.
— Я встретил его в назначенный день. Он приплыл на корабле из Бордо. Так поступали некоторые паломники, милорд. В соборе паломникам было отведено специальное место. Там перед алтарем горели тысячи свечей, а над головой раскачивался огромный шар, полный ладана. Мы присутствовали на службе в честь праздника Успения. Prospere procede, et regna. Assumpta est Maria in caelum; gaudet exercitus angelorum, — Джонс сложил руки в молитве.
— В величии и великолепии правь во славе, — перевел Пауэрскорт. — Мария вознеслась на небеса. И весь сонм ангелов ликует.
— Именно так, милорд. На следующий день отец Павел крестил меня в римско-католическую веру. Я до сих пор помню, какой холодной была вода. Мне сказали, что это вода из источника в Падроне. Там нашли лодку с телом святого апостола Иакова, которая приплыла из Палестины.
