Он бродил туда-сюда и теперь заметил, что подходит к памятнику Альберту. Принц сидел в своем золоченом сверкающем окружении, и все знаменитые люди мира оказывали ему дань уважения. Джордж достал бинокль из футляра и начал тренироваться. Он медленно поднимал бинокль выше уровней, на которых искусство, и наука, и промышленность возвышались над сидящей фигурой задумчивого принца-консорта, все выше. Ребристое колесико поворачивалось с трудом, и иногда окуляры заполняла масса несфокусированной листвы. Но в конце концов он добрался до четко видимого короткого и толстого христианского креста. Оттуда он начал медленно спускаться вниз по шпилю, который выглядел столь же густонаселенным, как и нижние части монумента. Ярусы ангелов, а затем — чуть пониже ангелов — гроздь других человеческих фигур в классических одеяниях. Он, часто теряя фокус, обошел монумент, пытаясь отгадать, кого изображают фигуры: женщина с книгой в одной руке и змеей в другой, мужчина в медвежьей шкуре с большой дубиной, женщина с якорем, фигура в капюшоне с длинной свечой в руке… Святые, может быть? Или символы? А! Наконец-то одна, которую он узнал, стоящая на одном из углов пьедестала: в одной руке меч, в другой — весы. Джордж с удовольствием заметил, что скульптор не снабдил ее повязкой на глазах. Эта деталь часто вызывала его неодобрение: не потому, что он не понимал назначения повязки, но потому, что его не понимали другие. Повязка на глазах позволяла невеждам отпускать шпильки по адресу его профессии. Этого Джордж извинить не мог.
Он убрал бинокль в футляр и перевел взгляд с одноцветных застывших фигур на цветные, движущиеся всюду вокруг него, — со скульптурного фриза на живой. И в этот момент Джорджа поразило осознание, что все умрут. Иногда он размышлял о собственной смерти; он горевал о своих родителях — об отце двенадцать лет назад, о матери — шесть; он читал некрологи в газетах и бывал на похоронах коллег; и здесь он находился ради великого прощания с сэром Артуром. Но никогда прежде он не понимал — хотя было это скорее нутряным осознанием, а не умственным, — что все будут мертвы. Конечно же, ему сообщили про это еще в детстве, хотя в том контексте, что все — вот как дядя Компсон — продолжают жить за гробом, либо в объятиях Христа, либо, если они были нехорошими, в другом месте. Но теперь он огляделся по сторонам. Принц Альберт был, разумеется, уже давно мертв, как и Виндзорская Вдова, оплакивавшая его; но умрет вот и эта женщина с солнечным зонтиком, а ее мать рядом с ней умрет еще раньше, а вот эти детишки — позднее, хотя, если будет другая война, мальчики могут умереть и раньше, и эти две собаки с ними тоже умрут, и дальние оркестранты, и младенец в коляске… да, даже младенец в коляске, даже он, если доживет до возраста самого старого жителя планеты, до ста пяти лет, до ста десяти — сколько там? — этот младенец тоже умрет.
И хотя Джордж теперь почти достиг пределов своего воображения, он продолжил. Если вы были знакомы с тем, кто умер, думать о нем вы могли либо так, либо эдак: как о мертвом, полностью исчезнувшем вместе со смертью тела, проверкой и доказательством того, что его личность, его «Я», его индивидуальность более не существует; или вы могли верить, что где-то, как-то, согласно с вашей религией, они еще живы — либо так, как предсказано в священных книгах, либо таким образом, какой нам еще предстоит постичь. Либо так, либо эдак, места для компромисса нет, и про себя Джордж скорее полагал, что исчезновение более вероятно. Но когда стоишь в Гайд-парке в теплый летний день среди тысяч других людей, которые навряд ли сейчас вспоминают про смерть, было не так легко поверить, что напряженная сложность, именуемая жизнью, всего лишь случайно возникла на неведомой планете, краткий миг света между двумя вечностями тьмы. В такой момент возможно почувствовать, что вся эта жизненная энергия должна продолжаться как-то, где-то. Джордж знал, что не поддастся приливу религиозного чувства — он не собирался попросить у Марилбонской ассоциации спиритуалистов книги и брошюры, которые ему предлагали при покупке билета. Кроме того, он знал, что, несомненно, будет продолжать жить как живет, соблюдая, как и вся страна (и главным образом ради Мод), положенные ритуалы Англиканской Церкви, соблюдая их полунехотя, с неясной надеждой до времени своей смерти, когда он узнает всю правду или же — и более вероятно — не узнает ничего. Но вот сегодня — когда этот всадник прорысил мимо него на коне (и всадник, и конь обречены, как был обречен принц Альберт) — ему показалось, что он увидел крупицу того, что узрел сэр Артур.
От всего этого у него перехватило дыхание в приливе паники; он сел на скамью, чтобы успокоиться. Он смотрел на проходящих мимо, но видел только идущих мимо мертвецов — заключенных, освобожденных условно, но в любую секунду подлежащих возвращению. Он открыл «Воспоминания и приключения» и начал листать страницы в попытке отвлечься. И мгновенно перед его глазами возникли два слова. Набранные обычным шрифтом, но ему буквы почудились заглавными. «Альберт-Холл». Более суеверный или доверчивый ум мог бы счесть эту секунду значимой, но Джордж отказался признать что-либо, кроме совпадения. Но все равно начал читать и отвлекся. Он читал, как почти тридцать лет назад сэр Артур был приглашен судить состязание за звание силача в Альберт-Холле; и как после ужина с шампанским он вышел в безлюдную ночь и оказался в нескольких шагах позади победителя, простецкого парня, который намеревался бродить по улицам Лондона до первого утреннего поезда в его родной Ланкашир. Джордж внезапно ощущает себя в нежданной яркой стране снов. Туман, дыхание людей белеет в холодном воздухе, и силач с золотой статуэткой подмышкой, не имеющий денег на ночлег. Он видит парня сзади, как его видел сэр Артур, он видит нахлобученную под углом шляпу, материю пиджака, натянутую на могучих плечах, статуэтку, небрежно зажатую под мышкой. Заблудился в тумане, но крупный добрый спаситель с шотландским голосом нагоняет сзади и, как всегда, не боится действовать. Что произойдет с ними со всеми — с несправедливо осужденным юристом, рухнувшим на дорожку стадиона бегуном-марафонцем, заблудившимся силачом — теперь, когда сэр Артур их покинул?
Оставался еще час, но люди уже потянулись к Альберт-Холлу, и он последовал за ними, чтобы избежать толчеи. Его билет был в ложу второго яруса. Ему указали на лестницу в глубине, и он поднялся в изгибающийся коридор. Открылась дверь, и он очутился в узкой воронке ложи. Там было пять сидений, пока еще пустых. Одно сзади, два рядом и еще пара впереди у латунного поручня. Джордж секунду поколебался, затем перевел дух и шагнул вперед.
Люстры слепят его со всех сторон этого раззолоченного и красно-плюшевого Колизея. Это не столько здание, сколько овальный каньон: Джордж глядит далеко вниз, далеко вверх, далеко напротив. Сколько людей вмещается здесь — восемь тысяч, десять тысяч? Голова у него кружится, и он занимает сиденье спереди. Он рад, что Мод посоветовала ему взять бинокль: он рассматривает партер и скат бенуара, три яруса лож, огромный орган за сценой, затем самые высокие пределы круга, ряд арок, поддерживаемых колоннами из коричневого мрамора, а еще выше — основание парящего купола, но его скрывает от взглядов подвешенное полотнище, будто облачная гряда над их головами. Он рассматривает людей, входящих внизу, — многие в смокингах, однако большинство исполнили желание сэра Артура, чтобы по нему не надевали траура. Джордж снова переводит бинокль на сцену, обрамленную, как он полагает, гортензиями и большими папоротниками. Для семьи поставлены в ряд кресла с квадратными спинками. На том, что в середине, — картонный овал. Джордж фокусирует бинокль на этом кресле. И читает надпись: СЭР АРТУР КОНАН ДОЙЛЬ.
