— У меня абсолютно нет… доказательств этому. И, сказать правду, я очень в этом сомневаюсь.
— Так, пожалуйста, оставим эту тему.
— Хорошо. — Такое упорство, а вернее, упрямство, производит впечатление на Артура. — Мне хотелось бы познакомиться с вашими родителями. И также с вашей сестрой. Однако приняв меры предосторожности. Мой инстинкт всегда требует идти напрямик, но бывают моменты, когда необходимо прибегать к тактике и даже к уловкам. Как любит повторять Лайонел Эймери: если вступаешь в бой с носорогом, вовсе не обязательно насаживать рог себе на нос.
Джорджа такая аналогия ставит в тупик, но Артур этого не замечает.
— Сомневаюсь, что нашему делу пойдет на пользу, если увидят, как я расхаживаю по округе с вами или с кем-нибудь из вашей семьи. Мне требуется какой-то контакт, какое-нибудь знакомство в деревне. Может быть, вы кого-нибудь назовете.
— Гарри Чарльзуорт, — машинально отвечает Джордж, будто перед ним двоюродная бабушка Стоунхем или Гринуэй со Стентсоном. — Ну, мы сидели рядом в школе. Я притворялся перед собой, будто он мой друг. Мы оба были лучшими учениками. Мой отец пенял мне, что я держусь особняком от фермерских мальчишек, но, откровенно говоря, между нами не было ничего общего. Гарри Чарльзуорт взял на себя управление молочной фермой отца. У него репутация честного человека.
— Вы говорите, что практически не общались с окрестными жителями?
— Как и они со мной. Сказать правду, сэр Артур, я всегда собирался, получив диплом, поселиться в Бирмингеме. Я находил Уайрли — строго между нами — скучным и отсталым захолустьем. Некоторое время я продолжал жить дома, не решаясь сказать моим родителям и ни с кем в округе не общаясь, кроме случаев необходимости. Для починки сапог, например. А затем постепенно я обнаружил, что нахожусь не то чтобы в ловушке, но настолько привыкаю к жизни в семье, что становилось все труднее и труднее даже подумать о переезде. И я очень привязан к моей сестре Мод. Таким оставалось мое положение до… всего того, что было, как вы знаете, проделано со мной. После освобождения из тюрьмы вернуться в Стаффордшир я, естественно, не мог. Так что теперь я поселился в Лондоне. Снимаю комнаты на Мекленбург-сквер у некой мисс Гуд. Моя мать была со мной первые недели после моего освобождения. Но она нужна отцу дома. Она приезжает, когда ей удается выбрать время, чтобы посмотреть, как я и что. Моя жизнь… — Джордж на секунду умолкает, — моя жизнь, как видите, находится в подвешенном состоянии.
Артур снова замечает, как осторожен и точен Джордж, касается ли он чего-либо важного или пустяков, эмоций или фактов.
Первоклассный свидетель, и не его вина, если он не способен видеть то, что видят другие.
— Мистер Идалджи…
— Джордж, прошу вас.
Сэр Артур вновь соскальзывает с «эй» к «и», и его нового покровителя следует избавить от неловкости.
— Вы и я, Джордж, вы и я, мы оба… не официальные англичане.
Джордж ошеломлен. Он считает сэра Артура официальнейшим англичанином, насколько это вообще возможно: его фамилия, его манеры, его слава, его вид абсолютной непринужденности в этом фешенебельнейшем лондонском отеле, вплоть даже до того, что он заставил Джорджа ждать себя. Если бы сэр Артур не выглядел неотъемлемой частью официальной Англии, Джордж, вероятно, ему не написал бы. Но словно бы невежливо ставить под сомнение характеристику, какую сам человек дает себе.
Вместо этого он оценивает собственный статус. Как может он не быть сполна англичанином? Он англичанин по рождению, по гражданству, по воспитанию, по религии, по профессии. Или сэр Артур подразумевает, что, забрав у него свободу и вычеркнув из списка юристов, его тем самым вычеркнули из списка англичан? Если так, то другой родины у него нет. Он не может вернуться назад на два поколения. Не в Индию же ему возвращаться? Страну, которую он никогда не посещал, да никогда этого и не хотел.
— Сэр Артур, когда мои… неприятности начались, мой отец иногда уводил меня в свой кабинет и знакомил с достижениями знаменитых парсов. Как этот стал преуспевающим предпринимателем, а тот — членом Парламента. Как-то, хотя спорт меня совершенно не интересует, он рассказал мне о крикетной команде «Парсов из Бомбея», которая совершала турне по Англии. Предположительно, они были первой командой из Индии, посетившей эти берега.
— В тысяча восемьсот восемьдесят шестом, если не ошибаюсь. Сыграли около тридцати матчей, выиграли, боюсь, только один. Простите меня, в часы досуга я штудирую «Уиздена». Через пару лет они снова приехали, и результаты были получше, насколько помню.
— Видите, сэр Артур, вы много осведомленнее меня. А я не способен притворяться тем, кем не являюсь. Мой отец воспитал меня англичанином и не мог, когда обстоятельства изменились, утешить меня сведениями, к которым не прибегал прежде.
— Ваш отец приехал из…
— Бомбея. Его обратили в христианство миссионеры. Собственно говоря, они были шотландцами. Как и моя мать.
— Я понимаю вашего отца, — говорит сэр Артур. И Джордж осознает, что никогда в жизни не слышал этой фразы. — Истины твоей расы и истины твоей религии не всегда находятся в одной долине. Иногда, чтобы обрести истину более великую, необходимо одолеть высокий хребет в зимних снегах.
Джордж взвешивает эти слова, словно они входят в данные под присягой письменные показания.
— Но тогда ваше сердце разделяется надвое, и вы отторгаетесь от своего народа?
— Нет. Тогда ваш долг — рассказать вашему народу о долине за хребтом. Вы оглядываетесь вниз на долину, из которой поднялись, и видите, что они приспускают флаги в знак приветствия, так как считают, что подняться на хребет — уже подвиг. Но это не так. И потому вы поднимаете лыжную палку и указываете им путь. Там внизу, даете вы понять, там внизу — истина, там внизу, в следующей долине. Следуйте за мной через хребет.
Джордж пришел в «Гранд-Отель», предвкушая сосредоточенное изучение материалов его дела. Разговор принял несколько неожиданных оборотов. И теперь он испытывает растерянность. Артур ощущает отчаяние своего нового молодого друга. И ощущает себя ответственным; он только хотел его подбодрить. Ну так хватит рассуждений, время для действия. И для гнева.
— Джордж, те, кто поддерживал вас до сих пор — мистер Йелвертон и прочие, — отлично поработали. Были абсолютно усердны и правы. Если бы британское государство было бы рациональным институтом, вы уже давно сидели бы за своим письменным столом на Ньюхолл-стрит. Но оно не таково. А потому я планирую не повторять труды мистера Йелвертона, не выражать те же разумные сомнения и не обращаться с теми же разумными просьбами. Я собираюсь поднять большой ШУМ. Англичане, официальные англичане, шума не любят. Они считают его вульгарным; он их смущает. Но если спокойная логика не сработала, я преподам им шумную логику. Я пойду не с черного хода, а с парадного. Я забью в большой барабан. Я намерен потрясти побольше деревьев, Джордж, и мы будем наблюдать, как гнилые плоды сыплются вниз.
