Выходя замуж, Джин знала следующее:
как застилать кровать, подвертывая уголки на больничный манер;
как шить, латать и вязать;
как готовить три сорта пудингов;
как разводить огонь и чернить решетку;
как возвращать блеск старым пенни, намочив их в уксусе;
как гладить мужские рубашки;
как заплетать косу;
как вставлять колпачок;
как мариновать фрукты и варить варенье;
как улыбаться, когда улыбаться совсем не хочется.
Она очень гордилась этими своими достижениями, хотя и не считала их таким уж достаточным приданым. Например, она была бы очень рада, если бы знала:
как танцуют вальс, квикстеп и польку, чего от нее пока не требовалось;
как бежать, не скрещивая машинально руки на груди; как заранее знать, будут ли ее слова глупыми или умными;
как предсказывать погоду по водоросли, подвешенной за окном;
как догадаться, почему курица перестала нестись; как определить, что люди смеются над ней; как позволить, чтобы тебе подали пальто, и не смутиться;
как задавать правильные вопросы.
Майкл раздобыл немного бензина, и свой медовый месяц они провели в придорожной гостиничке в Новом Лесу, состоявшей из бара и нескольких номеров на втором этаже. Они отправились туда под вечер в субботу, и когда подъезжали к Бейсингстоку, начало смеркаться, и дальше они ехали, из-за затемнения включив только подфарники. Джин гадала, насколько хорошо ночное зрение Майкла; он ведь не тренировал его, как Проссер. Ей стало страшно: она вспомнила, что в первые месяцы войны на дорогах погибло больше людей, чем от рук врагов. Она даже положила ладонь на локоть Майкла, но он, видимо, истолковал это по-своему и поехал быстрее.
Когда они поднялись в свой номер, Джин была угнетена размерами кровати. Она выглядела огромной, угрожающей, живой. Она нашептывала ей всякую всячину, высмеивала и пугала ее одновременно. Из бара внизу через пол время от времени доносились приглушенные голоса. Джин уткнула голову в плечо Майкла и сказала:
— Можно сегодня ночью мы будем друзьями?
Пауза, его рука на ее шее чуть напряглась. Потом он сказал:
— Конечно. Поездка была длинная.
Он слегка погладил ее по волосам, а потом ушел умыться. За ужином он был веселым и не напряженным; он позвонил своей матери и попросил, чтобы она сообщила Серджентам об их благополучном прибытии на место. Джин предпочла бы сама поговорить со своей матерью — последний инструктаж перед вылетом, — но то, как поступил Майкл, было, конечно, к лучшему. Она очень сильно его любила, и сказала ему об этом, и спросила, можно ли ей лечь и потушить свет, пока он будет в ванной. Она лежала между простынями, от которых пахло утюгом, и гадала, что будет дальше. Ночь снаружи была безоблачной и в небе висела полная летняя луна, будто осветительная ракета, выпущенная самолетом-разведчиком; бомбежная луна, как ее называли.
Утром на следующий день они отправились погулять пешком, потому что не следовало зря расходовать бензин даже во время медового месяца, потом вернулись перекусить, еще погуляли до вечера, умылись и переоделись; а когда они спускались к обеду, Джин спросила:
— Можно сегодня ночью мы будем друзьями?
— Мне придется тебя изнасиловать, если это будет продолжаться, — ответил он с улыбкой.
— Этого я и боюсь.
— Ну, сегодня ты должна позволить мне поцеловать тебя. Но без остального.
— Хорошо.
— И при свете.
На третий вечер Джин сказала:
— Может быть, завтра.
— Может быть?! Бога ради, прошла почти половина чертова медового месяца. Проще было бы прокатиться на велосипедах.
Он уставился на нее, и лицо у него стало совсем красным. Она испугалась — и не только потому, что он рассердился, но потому, что он ведь мог рассердиться еще сильнее. Она подумала: прокатиться на велосипедах — это, наверное, было бы приятно.
— Ну хорошо. Завтра.
Но к ночи на следующий день у нее начались желудочные колики, и пришлось отложить. Она чувствовала, что Майкл сердится еще сильнее. Где-то она слышала, что мужчины больше женщин нуждаются в физической разрядке. Что бывает, если им в ней отказывают? Они лопаются, как автомобильные радиаторы? На пятый вечер они разговаривали за обедом гораздо меньше. Майкл заказал коньяк. Внезапно Джин прошептала:
— Поднимись через двадцать минут.
Она достала Коробочку и прошла по коридору в ванную. Легла на пол, закинув пятки на край ванны, и попыталась ввести колпачок. С ее мышцами было что-то не так. Секунду она взвешивала, не погасить ли свет, думая о Проссере, его черном «Харрикейне», красных отблесках на лице и руках — может, это поможет ей расслабиться. Но она знала, что это было бы неправильно. А потому попробовала сесть на корточки, но после начальных успехов колпачок выскочил из нее и запачкал ванный коврик. Она попыталась снова, задрав ноги; теперь это причиняло боль. Она вымыла каучуковое чудовище, вытерла его, напудрила тальком, а затем положила назад в его Коробочку.
Она лежала под одеялом и прислушивалась к рокоту голосов в баре под ней. Майкл все не приходил. Может, он заказал еще коньяку. Может, он сбежал с какой-то, у которой нет дефектов.
Он даже не заглянул в ванную, а просто стоял в темноте и раздевался. По шорохам она старалась отгадать, что именно расстегивается и снимается. Услышала скрип ящика и представила себе, как он надевает пижаму. Из бара снизу донесся всплеск разговоров. Он залез в постель, поцеловал ее в щеку, перекатился на нее, задрал фланелевую ночную рубашку и начал дергать пояс пижамы, который только что завязал. «Секс-дефис», внезапно вспомнилось ей.
Смазочная паста придавала эрзац-влажность, которая, видимо, ему польстила. Пошарив, пощупав, он воткнулся в нее с куда большей легкостью, чем оба они ожидали. Но все равно было больно. Она лежала и ждала, что он скажет что-нибудь. Когда вместо этого он начал елозить в ней, она прошептала очень вежливо:
— Боюсь, милый, я не смогла вставить мою штучку.
— А, — сказал он странным, нейтральным голосом, своим профессиональным голосом. — А!
Но не сердито, не разочарованно, как она ожидала, а только начал вторгаться в нее напористей, и в ту секунду, когда его натиск начал отзываться в ней паникой, он пронзительно присвистнул носом, выдернулся и обдал ей живот. Ничего подобного она не ожидала. Словно кого-то на тебя стошнило, подумалось ей.
Едва он немного сполз с нее, она сказала:
— Я промокла. Ты меня промочил.
— Всегда кажется, что этого больше, чем на самом деле, — сказал он. — Как с кровью.
Эта фраза заставила замолчать их обоих тем, что она подразумевала, а не только упоминанием про кровь. Он задышал тяжелее. Она почувствовала запах коньяка. И лежала, а внизу в баре гудели голоса, будто нигде в мире ничего не происходило. Она лежала в темноте и думала о крови. Черное — красное, черное — красное, два цвета вселенной Проссера. А если на то пошло, так, может быть, это единственные цвета в мире.
