Объяснить все это Рейчел она не могла. Вот почему она сказала: «В любом случае, понимаете, я не хочу»… Но позднее, лежа без сна в теплоте ночи, она уже не была уверена, что действительно имела в виду это. Она подумала о том, как Проссер в ожидании задания побрякивал мелочью в кармане. Она подумала о мужчинах в голубой форме, передающих соль вежливее обычного и тихо сидящих по углам.
И не удивилась себе, когда согласилась отправиться к Рейчел. Старые нуждаются в комплиментах не меньше молодых, сказала она. А желание — это своего рода комплимент.
— На меня теперь не так уж приятно смотреть, — сказала она, когда они вошли в квартиру Рейчел. Она подумала о своих грудях, о руках выше локтя, о животе. — Вы не могли бы одолжить мне ночную рубашку?
Рейчел засмеялась: их у нее не было вовсе. Но подыскала замену. Джин ушла в ванную, почистила зубы, вымылась, забралась в постель и погасила свет. Она лежала спиной к середине кровати. Услышала шаги Рейчел, затем ощутила вес тела, опустившегося рядом. Хлоп. Как дядя Лесли на косогоре за четырнадцатой лункой. Джин, прошептала:
— Пожалуй, вы могли бы на сегодня меня извинить.
Рейчел пристроилась к спине Джин, повторяя ее изгибы. Как ложки, подумала Джин — мысль из ее детства. Она и Майкл были точно ложка и нож. Возможно, в этом и крылся ответ.
— Вы не должны делать ничего, чего не хотите, — сказала Рейчел.
Джин полушепотом выдохнула воздух. Но что, если вы вообще ничего не хотите делать? Она лежала, напрягаясь, пока Рейчел ее поглаживала, лишь бы нечаянно не подать какого-нибудь сигнала, который мог быть истолкован как выражение удовольствия. Через некоторое время Рейчел перестала. Они уснули.
Они попробовали еще два раза, если «попробовали» — подходящее слово. Джин лежала на боку, отвернувшись, в импровизированной ночной рубашке, затаив дыхание. Она хотела хотеть — но осуществление этого представлялось недостижимым. Когда Рейчел как будто погрузилась в сон, Джин расслабилась, а после ее поразило, как сладко она потом уснула. Не могли бы они продолжать так и дальше? Это представлялось маловероятным. Но мысль о чем-либо сверх вызывала ощущение паники, высушенности, старости.
— По-моему, у меня не хватит смелости лечь с вами в постель как полагается, моя дорогая, — сказала она при их следующей встрече.
— Ложиться с кем-то в постель это вовсе не смелость. А, как правило, нечто прямо противоположное.
— А по-моему, это очень смело. Слишком смело. Вам придется меня извинить.
— Но мы ведь, знаете ли, даже толком не попробовали.
— Вот просто спать вместе мне нравится, — сказала Джин, тут же об этом пожалев. Рейчел нахмурилась. Почему секс всегда заставляет людей сердиться? И тут ей в голову пришла тревожная мысль. — Помните историю, которую рассказывали мне… о том, как не получали удовольствия с кем-то… с мужчиной в постели?
— Да.
— Это был Грегори?
Рейчел засмеялась.
— Нет, конечно, нет. Будь это он, я не стала бы вам рассказывать.
Джин почувствовала облегчение: во всяком случае, над ее семьей не тяготело какое-то ужасное сексуальное проклятие, которое неизбежно пало бы и на Рейчел. Позднее ее одолели подозрения: если Рейчел сумела лгать телом в трудных обстоятельствах, так солгать языком в легких обстоятельствах она и подавно сумела бы.
Может быть, вопреки словам Рейчел, ложиться в постель с людьми требует смелости. Или по меньшей мере может быть смелым. И может быть, она исчерпала свой запас смелости. Как Проссер Солнце-Всходит: оробела, струсила, испугалась, дважды обожглась. Рейчел говорила, что было смелым уйти от Майкла и смелым вырастить Грегори одной. Джин эти действия казались не смелыми, а всего лишь очевидными. Быть может, смелым было совершать очевидное, когда другие люди считают это неочевидным. Вот как Рейчел и ложиться в постель. Рейчел это казалось очевидным, а потому вовсе не смелым; а Джин — неочевидным, полностью лишавшим ее смелости. Люди просто изнашиваются, думала Джин: их аккумуляторы нельзя подзарядить, и тут ничего не поделаешь. О Господи.
Или это вообще никакого отношения к смелости не имеет. Может быть, в мирное время требуется другое слово. Нельзя разрешать употребление слова «смелый» никому, кроме пожарных, или разряжающих бомбы саперов, или кому-то вроде. Либо вы что-то делали, либо не делали, только и всего.
Известие, что дядя Лесли болен, пришло в телефонных воплях его квартирной хозяйки миссис Брукс. После возвращения Лесли из Америки через достаточное время после конца войны, чтобы оно осталось практически никем не замеченным, он содержал себя с помощью разнообразных занятий, остававшихся втайне, немного игрой и малой толикой умелого прихлебательства. Он все время снимал комнаты, иногда переезжая в большой спешке, и в общем вел себя вполне прилично. По мере того как он старел, его бартерная система становилась все усложненнее: «Вы не против сменить для меня эту пробку, мистер Ньюби?», «Вы не против разрешить мне разделить с вами завтрак, миссис Феррис?» Таким был первый запомнившийся Грегори разговор, в котором принимал участие его двоюродный дед. В последние годы Лесли несколько раз брал Грегори в пивную, но ни в одном случае Грегори не видел, чтобы деньги переходили из рук в руки, кроме тех, когда наступал его черед угощать. Быть может, с приближением времени закрытия Лесли превращался в одного из тех услужливых пьянчуг, которые бродят вокруг стойки, собирая стаканы и кружки в обмен на выпивку, и кто, пародийно растягивая гласные, подхватывает предупреждение хозяина: «Время, джентльмены, будьте так добры!»
— Привет, малютка Джинни.
Сколько лет он уже не называл ее так. Ей было за шестьдесят, но она ничего против не имела.
— Как вы?
— Сдаю, вот как я. Сдаю.
— Так говорят врачи?
— Не говорят, потому что я не спрашиваю. — Дядя Лесли выглядел исхудалым, и желтым, его усы стали клочкастыми, а редеющие черные волосы удерживались на месте водоворотом «Брилкрема». — И значит, у меня то, о чем мы не говорим. И я получил дозу «если он не спросит, мы ему не скажем».
Джин села на край кровати и взяла его холодную хрупкую руку.
— Вы всегда были таким смелым, — сказала она. — Не думаю, что я решилась бы побывать за границей, если бы не подумала о том, что вы сделали это первым. И вы послали меня к Пирамидам.
— Ну, не посоветую тебе последовать за мной туда, куда я отправляюсь теперь. — Джин промолчала. Сказать было нечего. — В любом случае я всегда был трусоват. Когда ты была маленькой, то, наверное, считала меня храбрецом из храбрецов. А я и тогда был трусоват, как теперь. Всегда убегал подальше. Всегда убегал. Смелым я никогда не был.
— Смелости без страха не бывает, — сказала Джин с силой. Она не хотела, чтобы дядя Лесли принялся жалеть себя. К тому же это было правдой.
— Может быть, — сказал дядя Лесли. Глаза его закрылись, он чуть улыбнулся желтой улыбкой. — Но вот что я тебе скажу: можно испытывать страх без смелости.
