На туалетном столике меня уже ждал изящный
серебряный поднос с чашкой горячего шоколада – чудесное завершение сказочного
вечера. Что же это за ночь такая, нежданная-негаданная, ночь, в которую я
чувствовала себя первой красавицей, танцевала с одним из самых потрясающих мужчин,
каких только встречала в своей жизни; ночь, в которую сама Миранда Пристли
сказала мне, что я довольно компетентна. У меня было ощущение, что гора наконец
сдвинулась и что за все мои жертвы мне все же воздастся. Не раздеваясь, я
повалилась на покрывало и уставилась в потолок; мне самой не верилось, что я
так прямо и сказала Миранде, что хочу работать в «Нью-Йоркере», и она не
рассмеялась и не накричала на меня. И не разозлилась. Она даже не издевалась
надо мной, не говорила, какая я дурочка, что хочу делать карьеру где-то помимо
«Подиума». Больше того, похоже было, – может, я и преувеличиваю, но вряд ли, –
что она услышала меня и поняла. Поняла и согласилась. Это было непостижимо.
Я медленно разделась, стараясь не расплескать
впечатления сегодняшнего вечера, снова и снова вспоминая, как Кристиан вел меня
из комнаты в комнату, туда, где были музыка и танцы, как он смотрел на меня и
как Миранда едва заметно кивнула, когда я сказала ей, чем именно я хотела бы
заниматься. Чудесная ночь, одна из лучших за всю мою жизнь. На часах было уже
половина четвертого, значит, половина десятого по нью-йоркскому времени – самое
время застать Лили, пока она не ушла ужинать. Экранчик мобильника мигал,
показывая, что мне оставлено сообщение, и, хотя в этом было мало удовольствия,
я бодро вытянула из бювара листок почтовой бумаги «Ритца» и приготовилась
записывать. Пусть мне предстоит прослушать кучу занудных требований от зануд
всех мастей – это моя ночь, и ничто не в силах нарушить очарование этой сказки.
Первые три сообщения были от мсье Рено и его
помощников, они подтверждали назначенные на завтра встречи, и ни один из них не
забыл пожелать мне спокойной ночи. Они видели во мне человека, а не секретаршу
Миранды Пристли, и я была им за это благодарна. Между третьим и четвертым
сообщениями я поймала себя на том, что хочу и одновременно не хочу, чтобы
какое-то из них оказалось от Алекса, – ну и, как и следовало ожидать,
обрадовалась и занервничала, когда четвертое оказалось-таки от него.
«Привет, Энди, это я, Алекс. Послушай, я не
хочу загружать тебя проблемами, наверняка ты очень занята, но мне надо с тобой
поговорить. Перезвони мне, пожалуйста, как только получишь это сообщение. Если
будет поздно, все равно позвони, ладно? Э-э… ну ладно. Пока».
Было так странно, что он не сказал, что любит
меня, скучает по мне, ждет не дождется моего возвращения, но, наверное, когда
люди берут тайм-аут, говорить такие вещи друг другу не принято. Я стерла эту
запись и решила – а точнее, предпочла думать, – что, судя по голосу, ничего срочного
нет и ответный звонок подождет до завтра: просто-напросто после такой чудесной
ночи мне не хотелось затевать долгий, утомительный разговор о «наших
отношениях».
Последнее сообщение оказалось от мамы и тоже
было каким-то невразумительным и двусмысленным.
«Здравствуй, солнышко, это мама. У нас сейчас
восемь, а сколько у тебя, я уж не знаю. Послушай, это не срочно – у нас все в
порядке, – но хорошо бы, если бы ты перезвонила мне, когда это получишь. Мы с
папой спать пока не ложимся, ты в общем-то можешь позвонить когда захочешь, но
лучше сегодня вечером, чем завтра. Мы с папой надеемся, что у тебя все хорошо.
Потом поговорим. Пока, моя хорошая!»
Странно. Сначала Алекс, а теперь вот и мама
позвонили мне в Париж, хотя я им еще не звонила, и оба попросили связаться с
ними сразу же, как только я получу их сообщение. Зная, что мои родители считают
себя полуночниками, если им удается досидеть до шоу Леттермана, я не
сомневалась, что что-то случилось. В то же самое время ни у кого в голосе не
было особенной настойчивости. Я, пожалуй, лучше приму ванну и как следует
подготовлюсь для ответного звонка: ночь была слишком хороша, чтобы портить ее
маминым суетливым беспокойством или разговорами с Алексом на тему «что с нами
происходит».
Ванна как раз была такая горячая и приятная,
какой должна быть ванна номера, смежного с номером Коко Шанель в отеле «Ритц»;
еще несколько минут ушло на то, чтобы намазать все тело увлажняющим кремом.
Наконец, закутавшись в великолепный махровый халат, каких я прежде никогда не
видела, я уселась звонить. Автоматически первым я набрала номер моих родителей
и, пожалуй, совершила ошибку: уже по маминому «алло» можно было вообразить бог
знает что.
– Привет, это я. Все в порядке? Я собиралась
позвонить завтра, но раз тут какая-то спешка… Послушай-ка, я тебе сейчас
расскажу, какой у меня был вечер! – Я заранее знала, что опущу все связанные с
Кристианом романтические подробности (родители были не в курсе того, что
происходит между мной и Алексом), но не сомневалась, что они будут очень рады услышать,
что Миранда не возражает, чтобы я перешла в «Нью-Йоркер».
– Солнышко, мне бы не хотелось добавлять тебе
забот, но кое-что случилось. Нам сегодня позвонили из больницы «Ленокс-Хилл»,
это на Семьдесят седьмой улице. Мне кажется… то есть вроде бы… с Лили случилось
несчастье.
И хотя этот затасканный оборот давно уже
утратил всякую эмоциональность, у меня замерло сердце.
– Что? О чем ты говоришь? Какое еще несчастье?
Но она уже превратилась в мамочку, заботящуюся
прежде всего о своем ребенке, и всячески старалась сохранять спокойствие в
голосе и благоразумие в словах – похоже, это папа убедил ее проецировать на
меня самообладание и уверенность.
– Произошла авария, солнышко. И боюсь,
довольно серьезная. Лили вела машину – еще там был какой-то ее однокурсник,
так, кажется, они сказали, – ну и выехала на встречную полосу. Они вроде бы
ехали на семидесяти километрах в час и столкнулись с такси. Полицейский, с
которым я говорила, сказал, что это чудо, что она жива.
– Как? Когда это случилось? С ней ведь не
произошло ничего страшного? – У меня подступил ком к горлу: как ни старалась
сохранять спокойствие моя мать, в ее тщательно и скупо подобранных словах
ощущалась серьезность происходящего. – Мама, где Лили? Она поправится?
И лишь тогда я услышала, что мама плачет,
только очень тихо.
– Энди, я сейчас дам трубку папе. Он последний
говорил с врачами. Я люблю тебя, моя хорошая. – Голос у нее прервался.
– Здравствуй, солнышко, как ты? Прости, что мы
звоним с такими новостями. – Папин голос звучал спокойно, уверенно, и мне на
мгновение показалось, что ничего страшного не произошло. Сейчас он скажет, что
она сломала ногу, может, пару ребер, может, даже придется обратиться к
пластическому хирургу из-за нескольких шрамов на лице. Но она непременно
поправится, это уж точно.
