– Пап, что там у вас творится? Мама говорит,
Лили слишком быстро вела машину и врезалась в такси. Но это чепуха какая-то, у
Лили нет машины, она вообще терпеть не может водить. Она бы никогда не стала
раскатывать по Манхэттену. Как вы обо всем узнали? Кто вам сказал? Что с ней? –
снова взвинтила я себя до истерики, и снова его голос успокоил и ободрил меня.
– Не волнуйся так, сейчас я тебе расскажу все,
что знаю. Произошло это вчера, но нам сообщили только сегодня.
– Вчера! Как это вчера, почему никто не
позвонил мне?!
– Милая, они звонили тебе. Врач сказал, что у
Лили была с собой записная книжка, и там на первой странице есть графа, к кому
обращаться в случае крайней необходимости. Так вот, она вписала туда тебя,
потому что на ее бабку рассчитывать особенно не приходится. В общем, думаю,
тебе звонили из больницы и на домашний, и на сотовый, но ты эти сообщения,
конечно, не получила. Ну вот, когда через двадцать четыре часа им никто не
позвонил, они еще раз пролистали ее ежедневник и нашли нашу фамилию – то есть
такую же, как у тебя. Ну и они обратились к нам, чтобы узнать, как с тобой
можно связаться. Мы с мамой никак не могли вспомнить, как называется твоя
гостиница, и позвонили Алексу.
– Господи, уже целый день прошел! Она что там,
совсем одна все это время? Она до сих пор в больнице?
Я не успевала спрашивать, но у меня было такое
ощущение, словно от меня упорно что-то скрывают. Что до меня дошло, так это то,
что Лили считала меня самым главным человеком в своей жизни, человеком, с
которым следует связаться, если с ней что-то случится: мы записываем такие вещи
на первой страннице записной книжки, но никогда не относимся к ним всерьез. И
вот я была нужна ей, у нее нет никого, кроме меня, – а меня нигде не могли
найти. Я перестала задыхаться, но слезы все лились и жгли мне щеки, а горло
пересохло и болело.
– Да, она в больнице. Я скажу тебе кое-что
важное, Энди. Мы не знаем, поправится ли она.
– Что? Что ты говоришь? Да вы скажете мне
наконец, что происходит?
– Солнышко, я уже раз десять говорил с ее
врачом, я совершенно уверен, что они делают все возможное… Но Лили в коме,
детка. Доктор убедил меня, что…
– В коме? Лили в коме?
Я уже ничего не понимала, слова отца эхом
звучали у меня в ушах.
– Милая, пожалуйста, успокойся. Я знаю, как
все это трудно, очень жаль, что приходится сообщать об этом по телефону. Мы не
хотели тебе ничего говорить до твоего возвращения, но это ведь целых полторы недели,
вот мы и подумали, что у тебя есть право знать. Будь уверена, мы с мамой делаем
для Лили все, что только можем. Мы ведь всегда относились к ней как к дочке,
одна она не останется.
– Господи, папа, мне надо приехать! Я должна
приехать! У нее ведь нет никого, кроме меня, а я здесь, во Франции. Ох, но этот
проклятый банкет будет только послезавтра, а она ведь и потащила меня с собой
именно из-за него, сто процентов, что она меня уволит, если я там не появлюсь.
Мне надо подумать! Господи, мне надо подумать!
– Энди, у вас сейчас очень поздно. Будет
лучше, если ты пока ляжешь спать, а потом все хорошенько обдумаешь. Я знаю, что
ты хотела бы приехать прямо сейчас, ты уж у нас такая, но ты помни, что Лили
пока не приходит в сознание. Врач сказал, что у нее очень неплохие шансы и она
почти наверняка очнется в ближайшие двое-трое суток, просто ее организму нужно
как следует отдохнуть, собраться с силами. Но конечно, врач ничего не может
обещать, – мягко добавил папа.
– А если она очнется? Ведь когда люди выходят
из комы, у них часто бывают нарушены функции мозга, и даже параличи бывают!
Господи, я этого не вынесу!
– Они пока ничего не знают. Говорят, что у нее
присутствует коленный рефлекс, – это очень хороший признак, что паралича нет.
Но она сильно ударилась головой, и тут трудно что-либо сказать, пока она не
придет в сознание. Надо ждать.
Мы поговорили еще несколько минут, потом я
повесила трубку и позвонила Алексу на мобильный.
– Привет, это я. Ты ее видел? – без всякого
предисловия начала я. Я стала в чем-то походить на Миранду.
– Энди, привет. Так ты знаешь?
– Да, мы сейчас говорили с папой. Видел ты ее?
– Да, я сейчас в больнице. В палату меня не
пускают: время позднее, и я не член семьи, но я хочу быть рядом, если вдруг она
очнется.
Он казался таким далеким. Отрешенным.
Погруженным в собственные мысли.
– Так что там стряслось? Мама сказала, она
вроде бы вела машину и врезалась в такси, но я не очень поняла.
– Это ужас какой-то, – вздохнул он; ему явно
очень не хотелось первому рассказывать мне эту историю. – Я в общем-то мало что
знаю, просто я говорил с тем парнем, который был с ней тогда в машине. Ты
помнишь Бенджамина? Она еще с ним встречалась на втором курсе, а потом застала
его с какими-то девицами.
– Ну да, он работает в том же здании, что и я,
я его иногда вижу. Какого черта они были вместе? Лили его ненавидит, она так и
не простила ему тот случай.
– Я знаю, я тоже так думал, но, похоже, они
встречались, ну и в ту ночь были вместе. Он говорит, они ездили послушать
группу «Фиш»
[23]
в «Колизее Нассау» и как раз возвращались с Лонг-Айленда.
Видимо, он перебрал с травкой и решил, что не может вести машину, тогда
вызвалась Лили. До города они добрались нормально, а потом Лили проскочила на
красный и свернула не там, вырулила прямо на встречную. Они врезались в такси
водительской стороной, ну и, в общем, сама понимаешь… – Голос его звучал
сдавленно, словно он сдерживал рыдания, и я вдруг поняла, что все очень, очень
плохо.
Последние полчаса я только и делала, что
задавала вопросы – маме, папе, теперь вот Алексу, – но я все не решалась
спросить саму себя: почему Лили поехала на красный, почему она повела машину
против встречного потока? Не было нужды спрашивать: Алекс, как всегда, знал, о
чем я думаю.
– Энди, у нее уровень алкоголя в крови был
чуть ли не вдвое выше предельно допустимой нормы. – Он постарался выговорить
это четко, чтобы не пришлось повторять дважды.
– О Господи!…
– Если… то есть когда она очнется, и если даже
с ней самой все будет в порядке, ее ждут большие неприятности. У таксиста, к
счастью, всего несколько синяков и ссадин, да и Бен отделался переломом бедра.
Надо ждать, что будет с Лили. Когда ты приезжаешь?
