Все это время она пробиралась ко мне и теперь
была совсем рядом. Толпа вдруг почтительно расступилась перед женщиной в
сияющем серебристом одеянии в стиле ампир (талия под лифом, легкий клеш), и
причудливые грегорианские песнопения разом сменились грохочущей «Металликой». В
голове у меня запульсировало в такт ритму. Между тем Миранда уже стояла передо
мной. Шипеть она не перестала, но мобильник убрала. Я сделала то же самое.
– Ан-дре-а, у нас большие неприятности. У вас
большие неприятности. Мне сейчас звонил мистер Томлинсон. Аннабель сообщила
ему, что загранпаспорта девочек просрочены.
Она уставилась на меня; я изо всех сил
сдерживала рвотные позывы.
– Неужели? – только и смогла произнести я в
ответ, но это явно не была правильная реакция. Ее сжимающие сумочку пальцы
побелели, глаза выпучились.
– «Неуже-е-ели?» – передразнила она, подвывая,
как гиена. На нас начали оглядываться. – «Неужели?» И это все, что вы можете
сказать?
– Нет, Миранда, конечно, нет. Я не имела в
виду ничего такого… Я могу чем-нибудь помочь?
– «Я могу чем-нибудь помочь?» – снова
передразнила она, на этот раз тоном капризного ребенка. О, если бы на ее месте
был любой другой человек, я дала бы ему пощечину. – Вам бы лучше не сомневаться
в этом, Ан-дре-а. Коль скоро вы не в состоянии выполнять ваши обязанности
своевременно, вам придется найти способ возобновить паспорта к вечернему рейсу.
Мои дочери должны присутствовать на завтрашнем банкете, понимаете вы это?
Понимаю ли я ее? Хм. Хороший вопрос. Я в
принципе не способна была понять, почему в том, что у двух девочек, у которых
есть мать, отец, отчим и няня, оказались просрочены паспорта, виноват не кто
иной, как я. Но я вполне понимала, что все это ничего не значит. Раз она
решила, что это моя вина, значит, так оно и есть. Я понимала и то, что она
никогда не поймет, если я скажу ей, что ее дочери не вылетят сегодня за пределы
Соединенных Штатов. Я могла сделать все на свете, договориться с кем угодно, но
оформить такой документ, как новый паспорт, меньше чем за три часа, при этом
находясь за пределами страны, было невозможно. Точка. Впервые за целый год она
потребовала нечто в принципе заведомо невозможное – сколько бы она ни настаивала,
сколько бы ни грозилась. «В вашем возрасте я была похожа на вас».
Пошла она к черту. И она, и этот долбаный
Париж, и вся эта модная показуха, и нескончаемые игры в «ах какая я толстая!».
К черту всех тех, кто с наслаждением листает глянцевые страницы и думает, что
за умение создать оптимальную комбинацию из дорогих шмоток и именитых
фотографов Миранде Пристли можно простить все ее дикие выходки. Да как ей в
голову могло прийти, что я хоть в чем-то похожа на нее! К черту, к черту ее – и
прежде всего за то, что она права. Чего ради я здесь торчу и позволяю этой не
знающей, что такое радость, дьяволице унижать меня, топтать, отравлять все мое
существование? Уж не для того ли, чтобы когда-нибудь, лет через тридцать,
оказаться здесь, на этом самом месте, в обществе секретарши, которая меня
ненавидит, и толпы поклонников, которые выражают мне восхищение просто потому,
что иначе нельзя?
Я рывком открыла сотовый телефон и принялась
набирать номер; Миранда побагровела.
– Ан-дре-а! – прошипела она, все еще пытаясь
оставаться в рамках благопристойности. – Что вы вытворяете? Я сказала вам, что
моим дочерям нужно возобновить загранпаспорта. Вы считаете, сейчас подходящее
время, чтобы болтать по телефону? Вы, кажется, не вполне отдаете себе отчет,
зачем вас взяли в Париж.
Папа снял трубку после третьего гудка; я даже
не стала здороваться.
– Пап, я вылетаю первым же рейсом. Я позвоню,
когда приземлюсь. Я еду домой.
Я защелкнула телефон прежде, чем папа успел
ответить, и взглянула на Миранду. Она явно была обескуражена. Несмотря на
головную боль и тошноту, мне захотелось улыбнуться, когда я поняла, что до
некоторой степени лишила ее дара речи. К несчастью, она быстро оправилась.
Оставалась крохотная возможность, что меня не уволят, если я срочно изображу
раскаяние и мольбу, но на это у меня не было сил.
– Ан-дре-а, вы отдаете себе отчет в том, что
вы делаете? Вы ведь знаете, что, если вы сейчас вот так уйдете, я буду
вынуждена…
– Идите к черту, Миранда, идите вы к черту.
Она задохнулась, возмущенно поднесла ко рту
руку, а я чувствовала, что теперь на нас смотрят уже очень многие. Трещотки
шушукались и показывали на нас пальцами и сами были шокированы не меньше Миранды
– шокированы тем, что какая-то там секретарша осмелилась заявить такое живой
легенде модной индустрии.
– Ан-дре-а! – Она вцепилась в мое предплечье,
но я вырвалась и ухмыльнулась до ушей. Мне пришло в голову, что окружающие тоже
имеют право знать наш маленький секрет.
– Мне очень жаль, Миранда, – объявила я
громко, и впервые с той минуты, как я ступила на французскую землю, мой голос
не дрожал, – но я не думаю, что смогу быть на завтрашнем банкете. Вы ведь меня
понимаете? Не сомневаюсь, что он удастся. Оставляю вам свои наилучшие
пожелания. Это все.
И прежде чем она сумела вымолвить хоть слово,
я поправила на плече сумочку и, не обращая внимания на пронзившую ступни боль,
спокойно направилась к выходу. Я не помню, чтобы когда-нибудь чувствовала себя
лучше. Я шла домой.
– Джил, перестань звать свою сестру! –
закричала мама (ну зачем же так кричать?!). – Она, наверное, еще спит.
– Энди, ты спишь?! – откуда-то снизу еще
громче заорала Джил.
Я разлепила глаза и уставилась на часы.
Четверть девятого утра. Господи, о чем эти люди думают?
Я с трудом повернулась на один бок, потом на
другой, потом все-таки заставила себя сесть; едва тело приняло вертикальное
положение, как подушка превратилась в мощный магнит и потянула мою голову вниз.
Вниз – еще немного поспать.
– Доброе утро, – придвинулось ко мне
улыбающееся лицо Лили, – в этом доме залеживаться не привыкли.
Когда Джил, Кайл и их малыш приехали на День
благодарения, Лили пришлось освободить комнату Джил и переехать на мою
старенькую детскую кроватку, которая в обычное время задвигалась под нынешнюю
двуспальную.
– Что у тебя вид такой недовольный? Слишком
рано разбудили? Это разве рано? – Опершись на локоть, Лили листала газету и
пила кофе, причем чашку она после каждого глотка ставила на пол. – Вот я только
и делала, что слушала, как надрывается Айзек.
– Разве он плакал?
– Поверить не могу, что ты этого не слышала.
Его не могли унять с половины седьмого. Классный малыш, Энди, что и говорить,
но с утра такой концерт…
