– Это ты, наверное, знаешь лучше меня, правда?
Молчание.
– Слушай, Эм, у меня есть чувство, что ты
звонишь, чтоб уволить меня. Все в порядке, я же знаю, что ты не по своей воле.
В общем, дело обстоит так: она велела тебе избавиться от меня, верно? – На душе
у меня было так легко, как не было уже очень давно. Однако я поймала себя на
том, что затаила дыхание: а вдруг свершилось чудо и – на счастье или на беду –
Миранда не оскорбилась тем, что ее послали к черту, а зауважала меня за это?
– Да. Она поручила мне сказать, что в твоих
услугах больше не нуждается и хочет, чтобы ты выехала из «Ритца» до того, как
она вернется с дефиле.
В ее голосе не было злорадства, скорее в нем
даже звучало сожаление. Может, она думала о тех часах, днях и неделях, которые
ей теперь придется потратить, чтобы выдрессировать новую помощницу, но мне
показалось, что все не так просто.
– Ты ведь будешь скучать по мне, Эм? Ну давай,
скажи, не стесняйся, это будет наш секрет. Я никому не скажу. Ты ведь не
хочешь, чтобы я уходила, правда?
И – вот ведь чудо! – она снова засмеялась.
– Ну что ты ей сказала? Она без конца твердила
что-то про грубость и про то, что порядочные женщины так себя не ведут, но
больше я от нее ничего не добилась.
– Может, это потому, что я послала ее к черту.
– Не может быть!
– Ты же только что уволила меня. Я не вру.
– Боже мой!
– Да, и знаешь, чувствовала я себя при этом
просто великолепно! Ну вот, меня уволила самая влиятельная женщина в
издательском бизнесе. Я не могу пополнить свою кредитную карточку, а денег у
меня кот наплакал, да и перспективы журналистской работы у меня весьма мрачные.
Может, стоит податься к ее конкурентам? Они были бы не прочь нанять меня, ведь
правда?
– Ну конечно. Свяжись с Анной Винтур, они с
Мирандой никогда друг друга не любили.
– Хм. Надо подумать. Слушай, Эм, мы друг на
друга не в обиде…
Мы обе прекрасно знали, что у нас нет ничего
общего, кроме воспоминаний о Миранде Пристли, но раз уж мы так мило беседовали,
я решила пойти немного дальше.
– Ну да, конечно, – солгала она смущенно; она
вполне отдавала себе отчет, что отныне я персона незначительная и для
приличного общества потерянная. Вряд ли она вообще когда-нибудь вспомнит о
нашем знакомстве, но это чепуха, это понятно. Может, лет через десять, когда
она будет сидеть в первом ряду на дефиле Марка Джекобса, а я все еще буду
одеваться на распродажах и ужинать в «Бенихане», мы посмеемся над тем, что
случилось. Но вряд ли.
– Очень приятно с тобой болтать, но я как раз
пытаюсь решить одну задачку. Не знаю, что мне теперь делать, как побыстрей
добраться до дома. Как думаешь, мой обратный билет все еще действителен? Она
ведь не может просто взять и бросить меня в чужой стране?
– Вообще-то ее можно было бы понять, Андреа, –
ответила Эмили. Ага! Это мне напоследок, чтобы не слишком обольщалась: ничего
не меняется. – В конце концов, ты просто вынудила ее тебя уволить. Но она не
мстительная. Пришли мне чек, я его как-нибудь пристрою.
– Спасибо, Эм. Век не забуду.
– Удачи, Андреа. Надеюсь, твоя подруга
поправится.
– И тебе тоже удачи. Из тебя когда-нибудь
выйдет классный редактор.
– Ты правда так думаешь? – Судя по голосу, она
прямо расцвела. Уж не знаю, почему мое мнение – мнение жалкой неудачницы –
имело для нее какое-то значение, но голос у нее был очень довольный.
– Еще бы, даже не сомневаюсь.
Мы распрощались, и тут же позвонил Кристиан.
Не стоило удивляться тому, что он уже обо всем осведомлен, – хоть это и было
невероятно. От того удовольствия, с каким он смаковал детали происшедшего, от
обещаний и приглашений, которые он обрушил на мою бедную голову, меня снова
затошнило. Стараясь сохранять спокойствие, я ответила, что у меня сейчас много
дел, что звонить мне пока не надо, что я сама с ним свяжусь, когда захочу и
если захочу.
В отеле еще ни о чем не знали. Мсье Рено и
компания превзошли самих себя, когда услышали, что неотложные обстоятельства
требуют моего возвращения в Америку. В полчаса мне заказали билет на ближайший
рейс, собрали мои вещи и усадили в лимузин, оснащенный баром, достойным Шарля
де Голля. Водитель попался разговорчивый, но я не поддержала беседу – я вкушала
последние крохи моих привилегий, огромных привилегий низкооплачиваемой
секретарши. Я налила бокал чудесного сухого шампанского и сделала большой
ленивый глоток. Мне понадобилось десять с половиной месяцев, сорок четыре недели,
четыре тысячи пятьсот девяносто часов работы, чтобы понять – раз и навсегда, –
что Миранда Пристли не моя героиня.
На выходе с таможенного досмотра меня встречал
уже не водитель в униформе и с табличкой, а до крайности довольный папа. Мы
обнялись, и его очень поразили мои обтягивающие джинсы от Дольче и Габбаны,
туфли на шпильках и прозрачная блузка (в списке они значились в разделе
«Разное», подразделе «Дорога из аэропорта (в аэропорт)», и ничего более
подходящего для самолета в моем багаже просто не было предусмотрено), – так
вот, оправившись от шока, он сообщил мне хорошие новости: Лили вышла из комы.
Мы поехали прямо в больницу, и Лили даже нашла в себе силы поёрничать насчет
моего внешнего вида.
У нее, конечно, были неприятности с законом:
чего уж там, она и вправду села за руль пьяная, превысила скорость, выехала на
встречную и т.д. и т.п. Но поскольку никто, кроме нее, особо не пострадал, суд
выказал всю возможную снисходительность, и, хотя она навеки попала в список
водителей, пойманных в нетрезвом состоянии, приговорили ее всего лишь к
принудительному лечению от алкоголизма и месяцу общественных работ. Мы это не
обсуждали – она все еще не хотела признавать, что без лечения ей не обойтись, –
я просто отвезла ее в Ист-Виллидж, и, выйдя после консультации, она признала,
что «слюней и соплей» было не так уж много. «Скукотища!» – так сказала она, но,
когда я подняла брови и окинула ее уничтожающим взглядом, которому научилась у
Эмили, она поспешила сообщить, что там было несколько вполне приличных парней и
будет не так уж плохо, если она для разнообразия найдет себе кого-нибудь
непьющего.
Вот и ладно. Мои родители убедили ее прийти с
повинной к декану; она страшно этого боялась, но все же решилась
продемонстрировать добрую волю. Декан со своей стороны не только не отчислил
Лили за исчезновение в середине семестра, но даже согласился ходатайствовать
перед бухгалтерией, чтобы деньги, которые она внесла за осень, были засчитаны
как плата за следующую весну.
