Так мне казалось до тех пор, пока все это не
привезли. Измерение на глаз и точное обмеривание дают совсем разные результаты.
Купленная мебель в комнате не умещалось. Алекс собирал кровать, и когда ему
удалось-таки установить ее напротив «намеренно неоштукатуренной» кирпичной
стены (на Манхэттене так называют недоделанные стены), она заняла все
пространство. Мне пришлось отослать назад платяной шкаф с шестью отделениями,
два очаровательных ночных столика и даже большое напольное зеркало. Но Алекс с
грузчиками приподняли кровать, и я умудрилась-таки засунуть под нее мой небесного
цвета коврик, и лазурная кромка выглядывала из-под этого деревянного
мастодонта. Не на что было поставить абажур, и в конце концов я приткнула его
на полу, на пятнадцати незанятых сантиметрах между кроватью и раздвижной дверью
встроенного шкафа. И хотя я перепробовала специальную клейкую ленту для
картона, гвозди, упаковочный скотч, шурупы, проволоку, суперклей, двустороннюю
клейкую ленту и все известные мне проклятия, фотографии отказывались держаться
на кирпичной стене. Промучившись почти три часа и ободрав до крови костяшки
пальцев, я в конце концов пристроила их на подоконнике. Так даже лучше, думала
я, хоть какая-то защита от любопытных глаз женщины, живущей напротив. На самом
же деле все эти неприятности не имели никакого значения. Было не важно, что
окно выходит на вентиляционную шахту и в него совсем не видно неба, не важно,
что стенной шкаф был слишком мал для зимнего пальто. Это была моя первая
комната, которую я могла обставить сама, без малейшего вмешательства родителей
или живущих здесь же приятелей, – и мне она очень нравилась.
Был вечер воскресенья, до начала работы
оставалась только одна ночь, и я мучилась неразрешимой задачей, думая о том,
что мне надеть завтра. Кендра, наиболее приятная из двух моих товарок, то и
дело просовывала в дверь голову и мягко спрашивала, не может ли она чем-то мне
помочь. Зная, в каких ультраконсервативных костюмах обе они ходят на работу, я
отклоняла все их попытки меня принарядить. Я прошла через гостиную, если можно
так назвать комнату, длина которой составляла всего-навсего пять больших шагов,
и села на пуфик перед телевизором. Хотела бы я знать, что следует надевать,
если предстоит работать у великолепно разбирающегося в моде редактора самого
модного в мире журнала мод. Я слышала, конечно, о Праде (от девушек-японок,
которые таскали в университет рюкзаки от этого модельера); о Луи Вюиттоне
(потому что обе мои бабки щеголяли фирменными сумками, даже не подозревая о
собственной продвинутости) и о Гуччи (потому что кто же не знает Гуччи?). Но у
меня не было ни единой шмотки ни от кого из них, а если бы даже творения всех
троих вдруг оказались в моем миниатюрном стенном шкафчике, я все равно не знала
бы, что с ними делать.
Я вернулась в свою комнату – точнее, к моему
огромному, от стены до стены, ложу, которое я и называла «своей комнатой», – и
повалилась на эту большую красивую кровать, ударившись лодыжкой о ее чудовищных
размеров остов. Вот дерьмо! Ну и что теперь?
После продолжительной истерики со швырянием
одежды я остановила свой выбор на голубом кашемировом свитере и черной юбке по
колено, а к ней – черных по колено же сапогах. Я уже поняла, что портфель не
пользуется успехом, поэтому мне оставалась только черная холщовая сумочка.
Последнее, что я еще помню о той ночи, – это как я дефилировала вокруг своей
огромной кровати на высоких каблуках, в юбке, но без блузки, а потом, сев,
переводила дух после только что затраченных титанических усилий.
Должно быть, из-за всех этих переживаний я в
конце концов отключилась, потому что разбудил меня в шесть утра не иначе как
всплеск адреналина. Я пулей вылетела из постели. Все последнее время нервы у
меня были как натянутые струны, и сейчас голова раскалывалась от
перенапряжения. У меня оставалось полтора часа на то, чтобы принять душ,
одеться и добраться от моего коммунального жилья на пересечении Третьей авеню и
Девяносто шестой улицы до центра, пользуясь при этом все еще непривычным и
таящим в себе всевозможные опасности общественным транспортом. Таким образом, у
меня в запасе было час на дорогу и полчаса на то, чтобы привести себя в
порядок.
Душ был отвратителен. Он пищал, словно собачий
свисток, и все время, пока я находилась в ледяной ванной, вода текла чуть
тепленькая, – зато потом она становилась просто обжигающей. Такое безобразие
продолжалось три дня, в конце концов я стала выскакивать из постели, включать
душ, а потом прыгать под одеяло еще на пятнадцать минут. Немного вздремнув и
лишний раз послушав будильник, я вновь бросалась в ванную, где к тому времени
зеркала уже запотевали от чудесной горячей – хотя и льющейся тонкой струйкой –
воды.
Через двадцать пять минут, напялив свою
нехитрую экипировку, я уже была за дверью, установив личный рекорд. Всего через
десять минут я нашла ближайшую станцию подземки – это следовало сделать раньше,
но я была слишком занята, чтобы последовать совету мамы и заранее проделать
дорогу от дома до места будущей работы, что избавило бы меня от блужданий в
ответственный момент. Когда ездила устраиваться на работу, я брала такси, и у
меня не было никаких сомнений в том, что необходимость пользоваться подземкой –
это наказание божье. Но дежурная по станции удивительным образом оказалась на
месте и говорила по-английски; она посоветовала мне ехать до Пятьдесят девятой
улицы по шестой линии, сказав, что я выйду прямо на Пятьдесят девятую улицу и
мне останется пройти два квартала на запад до Мэдисон-авеню. Проще простого. В
вагоне было холодно и тихо; не много нашлось таких ненормальных, кто, как и я,
встал в разнесчастные шесть утра да еще потащился куда-то, когда на дворе стояла
середина ноября. Все было хорошо, пока не пришло время выходить на улицу.
Я поднялась по ступенькам и оказалась в
холодном сумраке, где единственным источником света были горящие окна
круглосуточных пивнушек. Позади меня виднелся универмаг «Блумингдейл», больше
ничего знакомого вокруг не было.
«Элиас-Кларк», «Элиас-Кларк», «Элиас-Кларк»…
Ну и где он? Я вертела головой, пока не увидела указатель: «Шестидесятая улица
и Лексингтон-авеню». Что ж, Пятьдесят девятая улица должна быть где-то
недалеко, но в какую сторону мне идти, чтобы это было «на запад»? И где
находится Мэдисон-авеню? В тот первый раз меня высадили прямо у входа в здание,
и сейчас я не видела ничего, что напоминало бы окрестности «Элиас-Кларк». Я
немного поблуждала, радуясь, что у меня еще оставалось на это время, и наконец
толкнулась в закусочную, чтобы выпить чашку кофе.
– Доброе утро, я, кажется, не могу найти
дорогу к «Элиас-Кларк-билдинг». Вы не подскажете мне, как туда добраться? –
спросила я нервного человека за кассовым аппаратом. Я постаралась не улыбаться:
все мои нью-йоркские знакомые рекомендовали мне не делать этого, потому что
«здесь не Эйвон» и люди «не привыкли отвечать добром на добро». Человек хмуро
глянул на меня, и я занервничала от того, что он, наверное, считает меня
грубой. Я улыбнулась.
– Одна долла, – сказал он, протягивая руку.
