Я хотела обидеться, хотела вырваться из его
рук и потом уж поразмыслить над тем, что какой-то незнакомый человек – и
сослуживец, не иначе – только что выдал полный и непредвзятый отчет о моей
одежде и моей фигуре, но у меня ничего не вышло. Мне понравились его добрые
зеленые глаза, которые смеялись, но не насмехались, и – больше того – мне
понравилось то, что со мной сейчас случилось: ведь это был Найджел – человек,
единственный в своем роде, как Мадонна или Принц, – законодатель мод, которого
даже я знала по телепередачам, журналам, светским хроникам – где он только не
появлялся! – и он сказал, что я хорошенькая. И у меня хорошие ноги! Я простила
ему даже «мышку-лохушку». Мне безумно понравился этот парень.
Откуда-то доносился голос Эмили, она просила
оставить меня в покое, но я вовсе не хотела, чтобы он уходил. Поздно, он уже
был на полдороге к двери, меховой палантин летел за ним. Я хотела окликнуть
его, сказать, что не обижаюсь, что я рада с ним познакомиться и мечтаю, чтобы
он занялся моей внешностью, – но не успела я вымолвить ни слова, как Найджел
круто развернулся и двумя огромными шагами преодолел расстояние между нами. Он
придвинулся вплотную, облапил меня своими ручищами и прижал к себе. Моя голова
находилась на уровне его груди, и я вдыхала ни на что не похожий запах лосьона
«Джонсонс беби». И в тот самый момент, как до меня дошло, что я тоже обнимаю
его, он отодвинулся, взял мои руки в свои, так что они утонули в его ладонях, и
проорал:
– ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В КУКОЛЬНЫЙ ДОМИК, ДЕТКА!
– Так и сказал? – Лили отправила в рот ложечку
мороженого. В девять часов вечера мы встретились в суши-баре и я посвятила ее
во все подробности своего первого рабочего дня. Родители нехотя продлили мою
кредитку для экстренных случаев до того времени, как я получу свою первую зарплату,
и сейчас, поглощая сандвичи с тунцом и салат из водорослей, я чувствовала, что
это и есть экстренная необходимость, а посему мысленно благодарила маму и папу
за то, что они так добры к нам с Лили.
– Это его точные слова: «Добро пожаловать в
кукольный домик, детка», – именно так. Ничего себе, да?
Она смотрела на меня, полуоткрыв рот, ложечка
застыла в воздухе.
– У тебя самая обалденная работа, какую я
только могу себе представить. – Это сказала Лили, которая считала, что, прежде
чем поступать в аспирантуру, ей следовало с годик поработать в каком-нибудь
приличном месте.
– Ну да, судя по всему, это классное место.
Странноватое, конечно, но классное, – Я поковырялась в своем подтаявшем
шоколадном мороженом. – Хотя я не знаю, может, на самом деле мне лучше было бы
продолжить учебу.
– Вот-вот, тебе бы жуть как понравилась
какая-нибудь почасовая работа, и чтобы весь заработок уходил на до неприличия
дорогую и совершенно ненужную аспирантуру. Понравилось бы, скажи? Ты чему
завидуешь – месту бармена в студенческой пивнушке, тому, что я торчу там до
четырех утра и мне может нахамить любой надравшийся сопляк первокурсник, а
потом, с восьми до шести, у меня занятия? Ты этого хочешь, да? И если я закончу
аспирантуру – а это еще большой вопрос, закончу ли я, – нет никакой гарантии,
что я найду работу. Совершенно никакой гарантии нет. – Она усмехнулась и
отхлебнула глоток пива «Саппоро».
Лили занималась на кафедре русской литературы
при Колумбийском университете и все свободное от занятий время занималась
поисками каких-то ненадежных приработков. У ее бабки денег едва хватало на
себя, стипендию ей тоже не выплачивали, поэтому было удивительно, как ей вообще
сегодня удалось выбраться в суши-бар.
И, как всегда, когда она начинала жаловаться
на судьбу, я повторила испытанный прием.
– Так зачем же тебе все это нужно, Лили? –
спросила я, хотя уже миллион раз слышала ответ.
Она фыркнула и закатила глаза.
– Наверное, мне все это нравится, – протянула
она, подчеркивая иронию своих слов.
И хотя она никогда бы в этом не призналась –
ведь жаловаться действительно намного приятнее, – ей и вправду это нравилось.
Страсть к русской литературе пробудилась у нее в восьмом классе, когда однажды
ее учитель сказал, что вот такой, как она, он и представляет Лолиту –
круглолицей, черноволосой, с кудряшками. Она пришла домой – и тут же взялась
читать этот шедевр разврата, чтобы избавиться от неприятных для нее учительских
аллюзий. Потом она прочла всего Набокова. Потом Толстого. И Гоголя. И Чехова
тоже. Пришло время поступать в колледж – Лили отправилась в университет Брауна,
к профессору, специализирующемуся на русской литературе, и тот, побеседовав с
Лили, заявил, что никогда еще – ни среди первокурсников, ни среди выпускников –
не было у него такой начитанной и влюбленной в предмет студентки. Она и сейчас
любила эту литературу, изучала русскую грамматику, читала всех авторов в
оригинале, – но плакаться ей нравилось больше.
– Ну конечно, я согласна, ничего лучшего
сейчас не найти. Томми Хилфигер. Шанель. Апартаменты Оскара де ла Ренты. И это
только первый день. Просто не знаю, поможет ли мне это попасть в «Нью-Йоркер»,
но, наверное, еще рано судить. Просто все это кажется таким нереальным,
понимаешь?
– Что ж, как только тебе захочется
соприкоснуться с реальностью, разыщи меня, ты знаешь где. – Лили достала из
кошелька проездной на метро. – Если тебе вдруг понадобится маленькое гетто, ты
всегда обретешь его в Гарлеме, мои роскошные пятьдесят квадратных метров в
твоем полном распоряжении.
Я расплатилась, и мы обнялись. Она хотела
объяснить мне, как лучше добраться от Седьмой авеню до моего нового жилища, и я
несколько раз поклялась, что знаю, как найти подземку, и где сделать пересадку,
и как добраться от остановки на Девяносто шестой улице до своего дома, но, лишь
она ушла, я тут же поймала такси.
«Это только сегодня, – сказала я себе,
устраиваясь на теплом заднем сиденье и стараясь дышать так, чтобы не
чувствовать запаха, исходящего от водителя, – ведь я теперь работаю в
„Подиуме“».
Приятно было убедиться в том, что весь остаток
недели не слишком отличался от первого дня. В пятницу мы с Эмили вновь
встретились в семь утра в белоснежном вестибюле, на этот раз она вручила мне
мой собственный электронный пропуск; на нем была моя фотография, но я никак не
могла припомнить, когда она была сделана.
– Это от камеры внутреннего наблюдения, –
сказала Эмили, видя мое недоумение, – они здесь повсюду, чтоб ты знала. У нас
случались серьезные кражи, и отделы одежды и драгоценностей попросили
установить видеонаблюдение. – Похоже, курьеры, а то и редакторы сами и таскали.
Так что сейчас администрация следит буквально за каждым.
– Следит? Что значит «следит»?
