Непрерывно озираясь по сторонам, я спустилась
в вестибюль и, убедившись, что Эмили в пределах видимости нет, рванула через
приемную. Кнопку лифта я нажала раз двадцать. Софи, секретарь приемной, очень
красивая азиатка, вскинула брови и тут же отвела глаза, и было непонятно: она
просто удивляется моему нетерпению или наверняка знает, что я бросила офис
Миранды на произвол судьбы? Не было времени об этом думать. Двери лифта
раскрылись, и я сумела-таки вскочить внутрь, даже несмотря на то что костлявый,
похожий на законченного наркомана парень в зеленых кроссовках со слипшимися от
геля волосами, глумливо улыбаясь, нажимал на кнопку «Ход». Никто не подвинулся,
чтобы дать мне место, хотя в кабине его было предостаточно. В обычных
обстоятельствах это вывело бы меня из себя, но сейчас я могла думать только о
том, как бы раздобыть что-нибудь поесть и тут же вернуться.
Столовая была огромным залом из стекла и
гранита: перед входом толпились восторженные трещотки; они наклонялись друг к
дружке и шептались, обмениваясь мнениями обо всех выходящих из лифта.
Друзья-приятели здешней администрации, сразу догадалась я, вспомнив описание
Эмили. Они явно пребывали в экстазе от того, что находятся в самом центре
событий. Лили уже успела попросить меня сводить ее в эту столовую – ведь почти
все газеты и журналы Нью-Йорка расхваливали здешнюю кухню, не говоря уже о
посетителях, – но я все никак не могла решиться.
Я пробилась сквозь толпу девушек и
почувствовала, что они повернули головы в мою сторону, пытаясь понять,
представляю ли я собой что-нибудь или нет. Ответ отрицательный. Полная
решимости, я стремительно прошла мимо соблазнительных ломтиков молодой баранины
под соусом «марсала» в секции закусок, пробралась сквозь строй любителей пиццы
(с вялеными помидорами и козьим сыром) – неприметный столик, где продавали эту
пиццу, любовно именовался «углеводным». Сквозь встречное движение нелегко было
пробиться к стойке с салатами, также известной как «зелень» (например:
«встретимся, где „зелень“»). Стойка была длинная, как взлетно-посадочная
полоса, и осаждалась с четырех сторон, но после того, как я громко объявила,
что меня не интересует последняя оставшаяся порция соевого творожка, мне все же
дали пройти. В самом дальнем углу обеденного зала, полускрытый стойкой с
пряностями, которая очень напоминала витрину с косметикой, виднелся одинокий,
неприкаянный столик секции супов. Причиной низкой популярности этого стола было
то, что отвечающий за него повар, единственный во всей столовой, отказался прилагать
какие-либо усилия к тому, чтобы снизить в своих блюдах процент жира, натрия и
углеводов. Он просто не захотел этого делать. Следствием его отказа стало то,
что возле его стола – единственного во всем огромном зале – никогда не бывало
очереди. Пользуясь этим обстоятельством, я каждый день мчалась прямиком к нему.
Облеченным властью администраторам «Элиас» потребовалась всего неделя, чтобы
выяснить, что суп, кроме меня, никто не покупает, поэтому они сочли разумным
урезать меню этой секции до одного блюда в день. Я страстно желала, чтобы
сегодня им оказался томатный чеддер, но вместо этого у повара был наготове суп
с моллюсками, и он не упустил случая громко похвастаться, что сливки самые
жирные. Трое вегетарианцев, стоявших возле «зелени», повернулись и уставились
на меня. Оставалось еще пройти мимо стола специально приглашенного шеф-повара,
который в этот момент священнодействовал над сашими. Я прочла его имя на
карточке, приколотой к накрахмаленному белому воротничку: «Нобу Мацухита».
Поднявшись по лестнице и взглянув на него сверху, я почувствовала моральное
удовлетворение от того, что я, похоже, единственная во всем здании, кто перед
ним не заискивает. Интересно, что есть большее преступление: не знать имя
мистера Мацухиты или имя Миранды Пристли?
Миниатюрная кассирша взглянула сначала на суп,
а потом на мои бедра. От ее взгляда у меня проснулась задремавшая было совесть.
Я уже привыкла каждый раз перед выходом из дома досконально осматривать себя в
зеркало и сейчас поклялась бы, что она смотрит на меня с тем же выражением, с
каким я посмотрела бы на двухсоткилограммового толстяка, купившего себе восемь
биг-маков, – чуть расширив глаза, словно спрашивая: «Неужели ты не можешь без
этого обойтись?» Но я решительно отбросила параноидальные сомнения и напомнила
себе, что передо мной всего лишь кассир, а не профессиональный диетолог. И не
редактор журнала мод.
– Сейчас не многие это покупают, – сказала она
негромко, пробивая чек.
– Ну да, суп с моллюсками мало кто любит, –
пробормотала я, терзая свою карточку и мысленно умоляя ее работать быстрее, как
можно быстрее.
Она перестала набирать цифры, и ее узкие карие
глаза поймали мой взгляд.
– Нет, я думаю, это оттого, что повар отказывается
делать их более легкими. Вы хоть представляете себе, сколько там калорий? Как
много жира в этой маленькой чашке супа? Да от одного только его запаха можно
прибавить сразу пять кило!
«А ты не из тех, кто может позволять себе
лишние пять кило», – ясно говорил ее взгляд.
О Господи! После того как все эти высокие и
нечеловечески стройные красотки из «Подиума» так на меня глазели, мне едва
удалось убедить себя, что для моего роста у меня вполне нормальный вес. И вот
сейчас кассирша фактически открытым текстом заявляет, что мне следует похудеть.
Я схватила сумку и, расталкивая всех подряд, бросилась в туалетную комнату,
удачно расположенную прямо напротив столовой, чтобы облегчить душу и тело после
только что состоявшегося праздника чревоугодия. И хотя я точно знала, что
зеркало покажет мне абсолютно то же самое, что я уже видела сегодня утром, я
все же направилась прямиком к нему. Оттуда на меня уставилось искаженное от
злобы лицо.
– Какого черта ты здесь делаешь? – заорала
Эмили моему отражению. Я стремительно повернулась и увидела, что она пытается
спрятать в сумку свой кожаный блейзер, а на лбу у нее солнечные очки. До меня
дошло, что, когда три с половиной часа назад она сказала, что выйдет пообедать,
ее следовало понимать буквально – в том смысле, что она выйдет из здания. А
значит, отправится на улицу. Оставив меня на три часа фактически привязанной к
телефону, без возможности пообедать или даже облегчиться. Но это ничего не
значило. Я виновата, я не должна была уходить – и вот какая-то девчонка, моя
ровесница, уже открыла рот, чтобы наорать на меня. Бог сжалился надо мной:
дверь распахнулась, и в проеме появилась женщина, шеф-редактор «Кокетки». Она с
изумлением наблюдала за тем, как Эмили, буквально вцепившись в мою руку, тащит
меня к лифту. Я не сопротивлялась, чувствуя, что натворила дел и сейчас буду
расхлебывать. Все это сильно смахивало на сцену из какого-нибудь фильма: маньяк
среди бела дня, приставив пистолет к затылку своей жертвы, хладнокровно ведет
ее к месту пыток.
– Как ты могла? – прошипела Эмили, втолкнув
меня в приемную «Подиума». – Как старшая, я отвечаю за все происходящее в
офисе. Да, ты новенькая, но я ведь тебе в самый первый день сказала: мы обязаны
выполнять все ее поручения.
