Теперь следовало позвонить самому Глухонемому
Папочке. Если не позвонить вовремя, он может не успеть добраться до ресторана.
Он прилетел из Парижа на деловую встречу с Ирвом Равицем – гендиректором
«Элиас-Кларк». Эта встреча была очень важной, и Миранда хотела, чтобы все
прошло без сучка без задоринки, – впрочем, как обычно. Настоящее имя
Глухонемого Папочки было Хантер Томлинсон. Они с Мирандой поженились за год до
того, как я поступила к ней на службу, после довольно необычного (как мне говорили)
романа: она наседала, он колебался. Эмили рассказывала, что она преследовала
его с непоколебимым упорством – и он, устав от нее бегать, в конце концов
сдался. Она бросила своего второго мужа (солиста одной из самых известных групп
конца шестидесятых и отца девочек), который даже не подозревал об этом, пока ее
юрист не принес ему на подпись документы. Через двенадцать дней после
официального развода она вновь вышла замуж. Мистер Томлинсон подчинился приказу
и переехал в пентхаус на Пятой авеню. Я видела Миранду только один раз и ни
разу еще не встречалась с ее мужем, но уже достаточно долго общалась по
телефону с ними обоими, чтобы понять, что они – увы! – одна семья.
Три звонка, четыре, пять… Хм, интересно, где
шляется его секретарша? Лучше всего было бы попасть на автоответчик, я сегодня
не в состоянии выслушивать бессмысленную дружелюбную болтовню, до которой
Глухонемой Папочка был большой охотник. Но мне ответила его секретарша:
– Офис мистера Томлинсона. – Она налегала на
«р» и по-южному растягивала гласные. – Чем могу помочь? (Чем магу памочь?)
– Привет, Марта, это Андреа. Послушай, совсем
не обязательно беспокоить мистера Томлинсона. Может, ты просто примешь для него
сообщение? Я заказала столик…
– Дорогая, ты же знаешь, что мистеру
Томлинсону всегда приятно поговорить с тобой. Подожди секундочку. – И не успела
я воспротивиться, как в трубке уже звучало «Нос кверху. Нет стрессам» Бобби
Макферрена. Это было так похоже на Глухонемого Папочку – выбрать для своего
телефона самую оптимистическую песню из всех когда-либо написанных.
– Энди, это ты, сокровище мое? – Он говорил
негромко, густым приятным басом. – Мистер Томлинсон уж начал думать, что ты его
избегаешь. Лет сто не имел удовольствия разговаривать с тобой. – На самом деле
прошло недели полторы. Вдобавок к своей слепоте, глухоте и немоте мистер
Томлинсон имел неприятную манеру постоянно говорить о себе в третьем лице.
Я сделала глубокий вдох.
– Здравствуйте, мистер Томлинсон. Миранда
попросила меня сообщить вам, что встреча состоится сегодня в час в «Ле Серке».
Она сказала, что вам…
– Сокровище, – он говорил медленно, спокойно,
– подожди со всеми этими планами. Доставь старику капельку удовольствия,
расскажи мистеру Томлинсону, как ты поживаешь. Ты ведь не откажешь ему? Ну так
скажи, моя дорогая, ты счастлива, работая у моей жены?
Счастлива ли я, работая у его жены? Хм. Дайте
подумать. Испытывает ли счастье кролик, когда его проглатывает удав? Ну
конечно, я просто ужасно счастлива, работая у вашей жены. Когда нам нечем
заняться, мы делаем друг другу косметические маски и говорим о парнях. Такая
расслабуха, вы, наверное, знаете. Одним словом, оттягиваемся по полной.
– Мистер Томлинсон, я люблю свою работу, и мне
нравится моя хозяйка. – Я старалась не дышать и молилась, чтобы на этом он
успокоился.
– Что ж, мистер Томлинсон в восторге от того,
что у тебя все получается.
Хорошо, придурок, вот только правда ли, что ты
в восторге?
– Спасибо, мистер Томлинсон, приятного вам
обеда. – Я положила трубку, не дожидаясь неизбежного вопроса о том, что я делаю
в эти выходные.
Я откинулась на спинку стула и посмотрела по
сторонам. Эмили была всецело поглощена очередным счетом на двадцать тысяч
долларов, который Миранде прислали из «Американ экспресс». Ее ухоженные брови
были сосредоточенно сдвинуты. Операция «Гарри Поттер» вновь замаячила передо
мной: я должна не мешкая приступить к ее выполнению, если хочу, чтобы у меня
были выходные.
Мы с Лили решили весь день смотреть телевизор.
Я вымоталась на работе, она выдохлась на занятиях – вот мы и пообещали друг
дружке, что в воскресенье устроимся у нее на диванчике с пивом и чипсами.
Никаких «легких закусок». Никакой диетической колы. И уж конечно, никакой
деловой одежды. Хотя мы с Лили часто говорили по телефону, мы еще ни разу
по-хорошему не посидели с тех пор, как я переехала в Нью-Йорк.
Мы с ней были лучшими подругами с восьмого
класса, с тех пор, как я увидела ее за столиком в кафе: Лили сидела там одна и
плакала. Она тогда только что переехала жить к бабушке и поступила в нашу школу
– после того как стало совершенно очевидно, что ее родители не собираются к ней
возвращаться. За несколько месяцев до этого они примкнули к странствующим фанатам
«Мертвых»
[6]
(когда у них родилась Лили, им обоим было по девятнадцать лет, и
эксперименты с ЛСД интересовали их куда больше, чем их ребенок). Девочку они
оставили на попечение своих безбашенных соратников по коммуне в Нью-Мексико
(Лили предпочитала называть это коллективом). Когда через год стало абсолютно
ясно, что гастроли затянулись, бабушка Лили забрала ее из коммуны (бабушка
предпочитала называть это сектой) и привезла в Эйвон. В тот день, когда я
увидела Лили плачущей за столиком в кафе, бабушка заставила ее отрезать грязные
спутанные космы и надеть платье. И Лили была от этого совсем не в восторге.
Что-то в ее манере говорить, в том, как она сказала: «Ты похожа на
последовательницу дзен» и «Надо постараться отрешиться от всех проблем»,
тронуло мое сердце, и мы тут же стали подругами. Мы были не разлей вода в
старших классах, все четыре года в университете прожили в одной комнате и вот
теперь обе сумели устроиться в Нью-Йорке. Лили еще не решила, что ей нравится
больше: помада от «МАК» или ожерелье из пеньки, и была немножко слишком
чудачка, чтобы хоть что-то делать «как все», но мы с ней отлично дополняли друг
друга. И я скучала по ней. Потому что в тот год, когда она стала аспиранткой, а
я – фактически рабыней Миранды, мы забыли нас прежних.
