– Неужели? Почему бы это? – Я никогда не могла
отказать себе в удовольствии поддразнить Себастьяна – так, слегка. Он был такой
невероятный подхалим.
Он доверительно наклонился ко мне, его
восхищение можно было потрогать пальцами.
– Ну, вы же знаете, как мы все тут в «Смит и
Боленски» относимся к миз Пристли, не так ли? «Подиум» такой шикарный журнал, с
такими грандиозными фотографиями, потрясающе стильный, ну и, конечно, с
восхитительными литературными текстами. Мы его просто обожаем!
– Литературными текстами? – переспросила я,
едва сдерживаясь, чтобы не ухмыльнуться.
Он важно кивнул и повернулся к официанту,
который тронул его за плечо, чтобы передать сумку.
Себастьян буквально взвыл от восторга.
– Ага! А вот и он – лучший обед для лучшего
редактора – и лучшего секретаря, – добавил он, подмигнув мне.
– Вот спасибо, Себастьян, мы обе очень вам
признательны.
Я открыла холщовую сумку вроде тех, какие
носят студенты Нью-Йоркского университета на Манхэттене (только эта была с
логотипом «СВ»), и убедилась, что все в порядке. Бифштекс с кровью – такой
сырой на вид, будто его вообще не жарили. На месте. Две крупные печеные
картофелины, обе совсем горячие. На месте. Картофельное пюре, обильно
сдобренное сливками и маслом. На месте. Ровно восемь превосходных побегов
спаржи, пухленьких, сочненьких, чистеньких. На месте. Там же были металлический
соусник с маслом, солонка с зернистой кошерной солью, столовый нож с деревянной
ручкой и хрустящая белая льняная салфетка, сегодня сложенная в форме
плиссированной юбки. Очаровательно. Себастьян пристально следил за моей
реакцией.
– Как мило, Себастьян, – сказала я, словно
давала конфетку ребенку за хорошее поведение, – вы сегодня превзошли самого
себя.
Он просиял и привычно потупил глаза.
– Спасибо. Вы же знаете, как я отношусь к миз
Пристли. Вы же знаете, какая честь для меня...
– Готовить ей обед? – подсказала я ему.
– Да. Именно. Вы меня понимаете.
– Конечно, понимаю, Себастьян. Ей очень
понравится салфетка, я уверена.
Я бы никогда не решилась ему сказать, что,
едва выйдя из ресторана, я сразу же уничтожала его творения, потому что с мисс
Пристли, которую он так боготворил, делался припадок, когда она видела салфетку
в форме чего-либо иного, кроме салфетки – будь это спортивная сумка или высокий
каблук. Я повесила сумку на плечо и собралась уходить, но тут зазвонил мой
телефон.
Себастьян выжидательно уставился на меня, всей
душой надеясь, что голос на другом конце линии принадлежит его возлюбленной,
свету его очей. Его надежды не были обмануты.
– Это Эмили? Эмили, это вы? Вас почти не
слышно! – раздалось в трубке пронзительное раздраженное стаккато Миранды.
– Алло, Миранда. Да, это Андреа, – спокойно
сказала я. С Себастьяном чуть не случился обморок.
– Неужели вы сами готовите мне обед, Андреа?
Если верить моим часам, я жду его уже девятнадцать минут. Я не могу найти ни
одной причины, почему – если только вы выполняете свои обязанности как
положено! – почему мой обед все еще не на моем столе. А вы можете?
Она правильно произнесла мое имя! Прогресс, но
праздновать рановато.
– Э… да, мне очень жаль, что все так
задержалось, но дело в том, что вышла небольшая заминка с…
– Вы должны бы уже знать, как мало интересуют
меня подобные детали, не так ли?
– Да, конечно, все незамедлительно...
– Я звоню, чтобы сказать вам, что я хочу
получить свой обед. Прямо сейчас. Мне кажется, я изложила все предельно ясно,
Эмили. Я – Хочу – Мой – Обед. Сейчас! – И она повесила трубку.
У меня так тряслись руки, что телефон упал на
пол. Мне показалось, что на нем проступили багровые пятна.
Себастьян, который до этого пребывал в
полуобморочном состоянии, бросился поднимать мой мобильник.
– Мы огорчили ее, Андреа? Я надеюсь, она не
думает, что мы это специально. Правда же? Ведь она так не думает?
Его губы сжались, а на лбу вздулись и
запульсировали вены. Я хотела возненавидеть его так же, как ее, но ощутила
только жалость. Ну почему этому человеку, примечательному только своей
непримечательностью, так интересна Миранда Пристли? Зачем он так старается
угодить ей, порадовать ее, произвести на нее впечатление? Может, ему стоит
побывать в моей шкуре, потому что я-то скоро уволюсь, да, именно так, я сейчас
вернусь в офис и уволюсь. Кому нужны все ее гадкие выходки? Кто дал ей право
так со мной разговаривать – вообще так разговаривать с человеком? Ее положение?
Ее власть? Общественное мнение? Чертова Прада? Ну где это видано, где это
слыхано, чтобы человек вел себя так гнусно?!
На стойке лежал счет; я каждый день подписывала
его, отбирая у «Элиас-Кларк» еще 95 долларов, и сейчас я скоренько нацарапала
на нем неразборчивую закорючку. Такая подпись могла принадлежать и мне, и
Миранде, и Эмили, и Махатме Ганди – в тот момент это было не важно. Я схватила
сумку с обедом и вылетела вон, предоставив чересчур впечатлительному Себастьяну
самому приводить себя в чувства. На улице сразу бросилась к такси и чуть не
сбила с ног пожилого человека. У меня нет времени на извинения. Я должна
уволиться. Даже при полуденном движении мы преодолели несколько кварталов всего
за пять минут, и я бросила водителю двадцатку. Я дала бы ему и полсотни и
придумала бы, как вытянуть эти деньги у «Элиас», но у меня не было
пятидесятидолларовой банкноты. Он начал отсчитывать сдачу, но я захлопнула
дверь и побежала. Пусть он потратит эту двадцатку на свою дочку или купит себе
обогреватель, подумала я. Или пусть даже выпьет сегодня вечером пива в
таксопарке в Куинсе – на что бы ни ушли эти деньги, все лучше, чем покупать еще
одну чашку опостылевшего капуччино.
Преисполненная праведного возмущения, я
ворвалась в здание, не обращая внимания на неодобрительные взгляды кучки
трескунов и трещоток. Возле лифтов «Бергмана» я заметила Бенджамина, но, не
желая терять больше ни секунды, повернулась к нему спиной, пропустила свою
карточку через считывающее устройство и сделала решительный шаг. Черт!
Металлическая перекладина с силой ударила меня по бедрам, и я поняла, что через
пару минут у меня появится огромный багровый кровоподтек. Я подняла глаза и
увидела два ряда ослепительно белых зубов и круглое потное лицо Эдуардо. О
черт, ну сколько можно!
