– О, так это здорово. Прошла уже почти неделя
с тех пор, как мы с ним в последний раз обсуждали все перипетии моей жизни. Я
уж стала беспокоиться, куда это подевался мой самый преданный поклонник. – Я
закончила набирать на компьютере деловую записку и начала делать распечатку.
– Счастливица. А ко мне он уже потерял
интерес. – Она драматически вздохнула. – Теперь для него существуешь только ты.
Я слышала, как он сказал, что собирается обсудить с тобой все детали банкета в
Метрополитен.
– За-ме-ча-тель-но. Жду не дождусь этой
встречи с его братцем. По телефону-то я с ним уже говорила. Зато она, судя по
всему, дура несусветная. Так ты уверена, что он едет сюда, или есть шанс, что
Всевышний убережет меня от этого визита?
– Только не сегодня. Он точно приедет. У
Миранды на восемь тридцать договоренность с ортопедом, так что вряд ли она
будет вместе с ним.
Я быстренько пролистала ежедневник Эмили и
убедилась, что свободное от Миранды утро действительно значится в нашем
расписании.
– Здорово. О таком утреннем собеседнике, как
Глухонемой Папочка, можно только мечтать. А что это он такой разговорчивый?
– Могу предложить лишь самый очевидный ответ:
раз он женился на ней, значит, он немного не в себе. Позвони, если он сболтнет
что-нибудь особенно занятное, а сейчас мне надо бежать. Каролина ни с того ни с
сего размазала по зеркалу помаду Миранды.
– Мы живем на пределе, правда? Мы самые
классные в мире девчонки. В общем, спасибо за предупреждение. Потом поговорим.
– Ладно, пока.
Поджидая прибытия Папочки, я просмотрела
составленный мной документ. Это был запрос Миранды попечителям Метрополитен-музея.
Ей нужно было разрешение на то, чтобы в марте устроить званый ужин в одной из
галерей музея. Ужин предполагался в честь ее деверя, человека, которого она
глубоко презирала, но который, к несчастью, был членом семьи. Сумасброд Джек
Томлинсон был младшим братцем Глухонемого Папочки. Буквально на днях он сделал
достоянием общественности свое решение бросить жену и троих детей ради женитьбы
на уборщице-мексиканке. Они с Папочкой оба были представителями аристократии
Восточного побережья, но Джек, когда ему было уже под тридцать, уронил свое
гарвардское достоинство и перебрался в Даллас, где в головокружительные сроки
сколотил себе состояние на торговле недвижимостью. Судя по тому, что рассказала
мне Эмили, он превратился в стопроцентного техасца – жующего, плюющего и
неотесанного, что, конечно, отвращало от него Миранду – воплощение изысканности
и утонченности. Глухонемой Папочка попросил ее устроить ужин в честь помолвки
его младшего братишки, и ослепленной любовью Миранде ничего не оставалось, как
согласиться. А уж если она за что-то бралась, то можно было не сомневаться, что
все пройдет без сучка без задоринки. И этот случай не был исключением.
Достопочтенные члены – тыры-пыры – прошу
предоставить помещение для небольшого ужина в честь – тыры-пыры – задействованы
самые лучшие официанты, флористы и оркестр – тыры-пыры – прошу вас оказать
содействие – тыры-пыры. Убедившись, что в бумаге нет вопиющих ошибок, я
быстренько изобразила подпись Миранды и позвонила курьеру, чтобы он забрал
письмо.
Почти тут же в дверь секретарской постучали, и
не успела я ответить, как она распахнулась и на пороге возник Глухонемой
Папочка: воодушевление на его лице мало подходило для восьми утра.
– Андреа! – пропел он, подходя к столу и
улыбаясь так искренне, что я устыдилась своей неприязни к нему.
– Доброе утро, мистер Томлинсон. Что привело
вас сюда так рано? – спросила я. – Боюсь, Миранды еще нет.
Он хихикнул, кончик носа у него подергивался,
как у суслика.
– Да, да, думаю, ее не будет до обеда. Энди,
прошло так много времени с тех пор, как наши с тобой пути пересекались. Скажи
мистеру Томлинсону: как твои дела?
– Разрешите мне взять это, – Я приняла у него
из рук узел с грязной одеждой, которую Миранда дала ему для меня. Я взяла и
вышитую прозрачными бусинами сумку от Фенди, на которой недавно пришлось заново
менять отделку. Это была уникальная вещица отличной ручной работы,
изготовленная специально для Миранды самой Сильвией Вентурини-Фенди в
благодарность за поддержку, и у нас в отделе моды ее оценили как минимум в
десять тысяч долларов. Я заметила, что одна из ее изящных кожаных ручек вот-вот
оторвется, хотя отдел аксессуаров уже раз двадцать возвращал сумку в Дом Фенди,
чтобы они вручную подшили ее. Она была предназначена для того, чтобы вмещать в
себя изящный дамский бумажник, солнечные очки и – в случае крайней
необходимости – миниатюрный сотовый телефон. Но Миранде было на это наплевать.
Она пихала туда объемистый флакон туалетной воды «Булгари», босоножку со
сломанным каблуком, которую мне предстояло сдать в починку, ежедневник
величиной с конторскую книгу, огромный ошейник с шипами (я никак не могла
решить, был ли это ошейник ее собаки или он предназначался для какой-нибудь
экстравагантной журнальной иллюстрации). В этой же сумочке доставлялась и
Книга, которую я привозила ей накануне вечером. Стоимости этой сумки хватило бы
мне, чтобы оплатить годовую аренду квартиры, но Миранде больше нравилось
использовать ее как пакет для мусора.
– Спасибо, Энди, ты так нам помогаешь.
Расскажи же мистеру Томлинсону о своей жизни. Как у тебя дела?
Как у меня дела? Как у меня дела? Хм… дайте-ка
подумать. Вероятно, не очень. Большую часть времени я борюсь за выживание – я
должна отбыть срок своего добровольного рабства у вашей садистки жены. Если за
весь день у меня и выдастся пара минут, свободных от ее унизительных
требований, я концентрируюсь на том, чтобы не слышать душеспасительную чушь,
которую несет ее старший секретарь. В тех исключительно редких случаях, когда я
оказываюсь вне стен этого здания, я стараюсь убедить себя, что нет ничего
криминального в том, чтобы потреблять более восьмисот калорий в день. Еще я
убеждаю себя, что, если у меня шестой размер, это вовсе не значит, что я
полная. В общем, думаю, правильный ответ будет «ничего хорошего».
– Ничего особенного, мистер Томлинсон. Я много
работаю. Когда я не работаю, то встречаюсь со своей лучшей подругой или со
своим другом. Езжу повидать родителей.
Когда-то я много читала, хотелось мне сказать
ему, но сейчас я слишком устаю. Еще я очень любила теннис, а сейчас у меня
совсем нет времени.
– Тебе ведь двадцать пять, верно? – спросил он
рассеянно. Трудно было понять, к чему он клонит.
– Нет, мне двадцать три. Я только в прошлом
году окончила университет.
– Ах вот как! Двадцать три! – Он посмотрел на
меня, словно пытался решить, сказать что-нибудь на это или нет.
Я насторожилась.
