Едва рыжие кудряшки и кожаная юбка исчезли за
стеклянной дверью, как оттуда появилась подвижная гибкая фигура.
Эффектная негритянка назвалась Элисон, это
была получившая повышение секретарша Миранды. Она была невероятно,
нечеловечески стройной (отпечаток, налагаемый институтом благородных девиц),
живот у нее был невероятно впалый, а тазовые кости выпирали, но самый факт
того, что она открыто демонстрировала свой живот даже на работе, завораживал.
На ней были черные узкие кожаные брюки и пушистая (меховая?) белая курточка,
обтягивающая грудь и на пять сантиметров не доходящая до верхней кнопки брюк.
Ее длинные волосы были черны как смоль и, сияя, ниспадали на плечи. Ногти на
руках и ногах, покрытые белым перламутровым лаком, казалось, светились изнутри.
Открытые туфли, в которые она была обута, добавляли к ее собственным ста
восьмидесяти с лишним сантиметрам еще семь. Она смотрелась крайне сексуально:
полуодета и вместе с тем очень элегантна; но меня при взгляде на нее начал бить
озноб. В прямом смысле. В конце концов, на дворе была уже середина ноября.
– Привет, я Элисон, как вам, может быть, уже
известно, – начала она, снимая белую пушинку со своего кожаного бедра, – меня
только что повысили до редактора. Вообще работать на Миранду – это
действительно здорово. Работа требует времени и усилий, но она невероятно
интересна, и миллионы девушек готовы ради нее на что угодно. А Миранда просто
чудесная – как женщина, как редактор, как личность; она по-настоящему заботится
о своих сотрудницах. Вам не придется долгие годы карабкаться по служебной
лестнице. Если вы успешно проработаете у нее всего год, она поможет вам подняться
на самую вершину… – Элисон говорила рассеянно, бесстрастно. Она не показалась
мне глупой, просто витала в высотах, доступных лишь посвященным, а может, ей
основательно промыли мозги. У меня возникло стойкое ощущение, что я могу сейчас
заснуть, начать ковырять в носу или просто уйти – и она даже не заметит.
Когда она наконец закончила и ушла просвещать
какого-то другого собеседника, я почти рухнула на один из роскошных диванов в
приемной. Все происходило очень быстро, независимо от моей воли, и все же мне
это нравилось. Ну и пусть я не знаю, кто такая Миранда Пристли. Все остальные,
похоже, о ней очень высокого мнения. Да, конечно, это всего лишь модный журнал,
а не что-то более интересное, но ведь во сто крат лучше работать в «Подиуме»,
чем в каком-то третьесортном издании, разве не так? Упоминание о таком
престижном месте в моей анкете придаст мне больше веса, когда я буду наниматься
в «Нью-Йоркер», чем если бы я работала, скажем, в «Сам себе мастер». Кроме
того, я была уверена, что миллионы девушек на все готовы ради такой работы.
Через полчаса, проведенных в подобных
размышлениях, в приемную вошла еще одна высокая и невероятно худая девушка. Она
назвала мне свое имя, но я не могла сосредоточиться ни на чем, глядя на ее
тело. На ней были обтягивающая юбка из кусочков джинсовой ткани, прозрачная
белая блузка и босоножки из серебристых ремешков. Великолепный загар, маникюр и
полное пренебрежение к наступившей зиме. Она жестом пригласила меня следовать
за ней, я встала и в этот момент пронзительно ощутила, что на мне ужасно
неподходящий к случаю костюм, что волосы мои не уложены и у меня нет ни
аксессуаров, ни драгоценностей, ни внешнего лоска. И по сей день мысль о том,
как я была одета, и о том, что в руках у меня был какой-то нелепый портфель, не
дает мне покоя, а лицо пылает, стоит мне вспомнить, какой клушей я казалась
среди самых стильных женщин Нью-Йорка. Позже, когда я приблизилась к тому,
чтобы стать одной из них, я узнала, как они потешались надо мной тогда.
После такого предварительного ознакомления
меня отвели в кабинет Шерил Керстен, исполнительного редактора «Подиума», –
очень симпатичной, хотя и несколько странной. Она тоже долго говорила со мной,
но на этот раз я действительно слушала. Я слушала, потому что она, очевидно,
действительно любила свое дело, поскольку восторженно распространялась о
«текстовом» аспекте журнала, о «чудесном материале», который она готовит к
печати, об авторах, с которыми имеет дело, о редакторах, за работой которых
следит.
– Я не имею никакого отношения к тому, что
хоть как-то связано с модой, – гордо заявила она, – поэтому если у вас есть
подобные вопросы, задайте их кому-нибудь другому.
Я сказала ей, что меня больше всего увлекает
именно ее работа и я не особенно интересуюсь всякими закулисными делами мира
моды. Ее лицо засияло от удовольствия.
– В таком случае, Андреа, возможно, вы как раз
то, что нам нужно. Я думаю, вам пора познакомиться с Мирандой. Вы позволите
дать вам небольшой совет? Смотрите ей прямо в глаза и постарайтесь хорошо себя
подать. Торгуйтесь – она это оценит.
Тут же, словно услышав эти слова, появилась ее
секретарша, чтобы препроводить меня в кабинет Миранды. Это заняло всего
полминуты, но, пока мы шли, я чувствовала, как все глаза устремились на меня.
На меня смотрели из-за матовых стеклянных дверей редакторских кабинетов и из-за
перегородок, окружающих столы секретарей. Смазливый паренек у копировального
аппарата повернул голову в мою сторону, то же сделал потрясающе красивый
мужчина, по всей видимости, гей, которого заинтересовала только моя экипировка.
В тот момент, когда я входила в дверь, отделяющую приемную от кабинета Миранды,
Эмили выхватила у меня из рук портфельчик и затолкала под свой стол. Я
мгновенно поняла, что это означало: «Если вы внесете такое внутрь, доверия вам
не будет». И вот я уже стою в ее кабинете. Помню огромные окна и заливающий
просторную комнату свет, никаких деталей обстановки память моя в тот день не
сохранила: я смотрела только на нее.
Мне никогда не приходилось видеть Миранду
Пристли, даже на фотографии, и в тот момент я была потрясена тем, какая она
тощая. Ее рука, которую она мне подала, была маленькая, женственная, мягкая. Ей
пришлось поднять голову, чтобы посмотреть мне в глаза, но она не встала. Ее
искусно выкрашенные светлые волосы были собраны в шикарный узел, умышленно
небрежный для придания эффекта естественности, но при этом в высшей степени
аккуратный. Она не улыбалась, и в ней не было ничего особенно пугающего. Она
казалась вполне милой и какой-то очень маленькой за своим зловещим черным
столом, и, хотя она не пригласила меня сесть, я совершенно непринужденно
расположилась на одном из неудобных черных стульев. И тут я заметила, что она
пристально наблюдает за мной, мысленно отмечая мои потуги продемонстрировать
знание светских манер, и, кажется, все это ее изрядно забавляет. «Много мнит о
себе, и характер неуживчивый, – подумала я, – но не особенно сволочная». Она
заговорила первая.
– Что привело вас в «Подиум», Ан-дре-а? –
спросила она с британским акцентом – свидетельством ее принадлежности к высшему
обществу, – не отводя своих глаз от моих.
