Илана не сводила с меня широко раскрытых глаз.
В глубине души я чувствовала, что говорю как заведенная, но остановиться уже не
могла. От ее удивления мне стало еще хуже.
– Одну только пару мы так и не опознали, так
что, думаю, я вычислю их методом исключения, – добавила я.
– Господи, как же ты справляешься? Меня не
обрадовало, что приходится работать в пятницу вечером, но я даже представить
себя не могу на твоем месте. Но как же ты это терпишь? Почему ты позволяешь так
с собой обращаться?
И этот вопрос застал меня врасплох: никогда
еще никто не говорил мне дурного слова о моей работе. Я привыкла думать, что я
единственная – из всех тех воображаемых девушек, которые готовы на что угодно
ради такой работы, как у меня, – смею быть еще чем-то недовольной. И сейчас
видеть шок в ее ясных глазах было ужаснее, чем день за днем замечать
смехотворность моей работы; она смотрела на меня с такой искренней жалостью,
что что-то во мне не выдержало и сломалось. Я сделала то, чего не делала ни
разу за долгие месяцы работы в нечеловеческих условиях на бесчеловечную
хозяйку, сделала то, что до сих пор мне как-то удавалось отложить до более
подходящего времени. Я заплакала.
Илана пришла в смятение.
– Ох, голубушка, ну не надо! Прости,
пожалуйста. Я не хотела тебя огорчать. Ты просто святая, раз до сих пор терпишь
эту ведьму, слышишь? Ну-ка пойдем со мной. – Она взяла меня за руку и
полутемными коридорами повела куда-то в глубину здания. – Ну вот, посиди здесь
немножко и постарайся не думать о том, как выглядят все эти болваны.
Я шмыгнула носом и почувствовала себя ужасно
глупо.
– И не стесняйся меня, слышишь? Я вижу, ты
носила это в себе так долго, что тебе просто необходимо выплакаться.
Я оттирала со щек потекшую тушь, а Илана
рылась в ящиках своего стола.
– Вот, – гордо объявила она, – я ее сейчас же
порву, и тебе не поздоровится, если ты кому-нибудь об этом скажешь. Но ты
только посмотри, какая классная фотка. Она протянула мне конверт с наклейкой
«конфиденциально» и улыбнулась.
Я сорвала наклейку и достала из конверта
зеленую папочку. Внутри была фотография – точнее, цветная копия с фотографии –
Миранды, разлегшейся на диване в ресторане. Я сразу же узнала этот снимок – он
был сделан одним из самых известных фотографов на вечере в честь дня рождения
Донны Каран в «Пастисе». Он уже появился в журнале «Нью-Йорк» и, несомненно,
появится где-нибудь еще. На нем Миранда была в бело-коричневом полупальто из
змеиной кожи – я всегда думала, что в этом полупальто она похожа на змею.
И я явно не была одинока, потому что на этом
снимке кто-то вместо ног очень искусно добавил к пальто хвост гремучей змеи. И
получилась самая настоящая змея: локоть на диване, сложенная лодочкой ладонь
подпирает точеный подбородок, тело вытянулось по всей длине дивана, хвост с погремушкой
завивается полукругом и свисает вниз. Снимок был что надо.
– Ну как, здорово? – спросила Илана, глядя на
фото из-за моего плеча. – Это мне сегодня принесла Линда. Она целый день
проговорила с Мирандой по телефону, они решали, в каком зале устраивать ужин.
Линда предлагала большой и красивый зал, но Миранде во что бы то ни стало надо
было получить Египетский, рядом с которым находится магазин сувениров. Целый
день тянулась эта волынка, и после нескольких отказов Линда все-таки выбила из
администрации разрешение сдать Миранде этот зал. И вот она звонит ей, страшно довольная,
и хочет сообщить новость… Угадай, что было дальше?
– Наверняка она передумала, – тихо проговорила
я, чувствуя раздражение Иланы, – решила сделать все так, как ей предлагали.
Просто сначала ей надо было заставить эту Линду вместе с дирекцией плясать под
ее дудку.
– Точно. Да, я здорово разозлилась. Я еще не
видела, чтобы музейное начальство так перед кем-нибудь стелилось – да, Господи,
если бы сам президент Соединенных Штатов попросил у них этот зал для приема в
честь главы иностранного государства, они и то бы не согласились. А твоя
хозяйка думает, что может командовать направо и налево и вертеть нами как
хочет. В общем, чтоб поднять Линде настроение, я и придумала эту симпатичную
картинку. И знаешь, она сделала себе маленькую копию для бумажника. Тебе,
похоже, хуже всех, но ты не одна.
Я снова положила картинку в конверт и отдала
его Илане.
– Ты просто молодец, – сказала я, дотронувшись
до ее плеча, – я очень тебе благодарна. Обещаю, что, если ты мне ее пришлешь, я
никому не скажу, откуда она. Просто она не влезет в сумочку, но если ты будешь
так добра и пришлешь ее мне домой… я этого никогда не забуду. Ну пожалуйста!
Она улыбнулась и записала мой адрес, а потом
мы встали и пошли в фойе музея (я прихрамывала). Было как раз семь часов, гости
могли нагрянуть в любую минуту. Миранда и Глухонемой Папочка разговаривали с
женихом, при первом взгляде на которого становилось ясно, что он в прошлом
большой любитель футбола, регби и хоккея на траве – в общем, всех тех видов
спорта, где за игроком увиваются воркующие блондинки. Одна такая блондинка,
девушка лет двадцати шести, его будущая жена, стояла рядом и с обожанием
смотрела на него. В руках у нее был бокал шампанского, и она хихикала над
каждой шуткой, которую отпускал ее жених.
Миранда держала Папочку под руку, лицо у нее
расплылось в фальшивейшей из улыбок. Мне не нужно было слышать, о чем они
говорят, – я и так знала, что она отвечает: в основном первое, что приходит в
голову. Миранда не была сильна в светских любезностях и не терпела пустой болтовни,
но сегодня явно настроилась лицедействовать. К этому времени я уже поняла, что
ее «друзья» делятся на две категории. Одних она втайне считала «выше» себя и
стремилась произвести на них впечатление. Этот список был невелик, но включал в
себя таких людей, как Ирв Равиц, Оскар де ла Рента, Хиллари Клинтон, и всех
наиболее известных голливудских звезд. Другие были «ниже» ее, и с этими людьми
следовало обходиться покровительственно и высокомерно, чтобы они не забывались.
В эту категорию входили все сотрудники «Подиума», все члены семьи, родители
всех подружек ее дочерей – если они вдруг, по стечению обстоятельств, не
оказывались в первой категории, – почти все дизайнеры и редакторы других
журналов, а также весь обслуживающий персонал, с которым ей приходилось иметь
дело – не важно, здесь или за границей. Меня всегда забавляли те нечастые
случаи, когда Миранда пыталась произвести впечатление на окружающих ее людей, –
может, оттого, что она была напрочь лишена естественного обаяния.
Я почувствовала, что приехали первые гости,
прежде, чем их увидела. В фойе вдруг возникло такое напряжение, что его можно
было потрогать пальцами. Припомнив лица на снимках, я бросилась к прибывшей
паре и приняла у дамы меховое манто.
