– Он засмеялся. Захохотал как ненормальный.
Говорил, что я не иначе как террористка или перевожу наркотики. Сказал, что мне
легче увидеть без зеркала собственные уши, чем в такое время получить самолет с
пилотом, и ему было плевать, сколько я готова за это заплатить. Сказал, что
если я еще позвоню, то он будет вынужден сообщить о моей настырности в ФБР.
Представляешь! – Она уже кричала. – Нет, ты представляешь?! В ФБР!
– Миранде это наверняка не понравилось?
– Нет, ей еще как понра-а-авилось! Двадцать минут
она отказывалась верить, что достать для нее самолет невозможно. Я убеждала ее,
что это не оттого, что все самолеты уже расхватали, а оттого, что просто ночь с
субботы на воскресенье – неподходящее время.
– И что же дальше? – Я уже знала, что ничего
хорошего.
– В половине второго она наконец смирилась с
тем, что этой ночью она домой не попадет – страшного в этом, конечно, ничего не
было, потому что девочки были со своим родным отцом, да и Аннабель могла
подъехать в любое время, и тогда она велела заказать билеты на первый утренний
рейс.
Странное дело. Если ее рейс отменили,
авиакомпания сама должна была отправить ее первым же утренним рейсом; памятуя о
ее супер-пупер-статусе и тех сотнях тысяч миль, которые она уже проделала
самолетами этой авиакомпании, я в этом даже не сомневалась. Я так и сказала
Эмили.
– Да, «Континентал» предоставила им места на
первый же рейс, в шесть пятьдесят утра. Но Миранда где-то услышала, что кто-то
полетит «Дельтой» в шесть тридцать пять, и пришла в ярость. Назвала меня
некомпетентной идиоткой и снова и снова бубнила, что раз я не могу сделать даже
такой пустяк, как заказать частный самолет, значит, я никуда не годная
секретарша. – Она всхлипнула и глотнула чего-то, наверное, кофе.
– Господи, я знаю, что было дальше. Скажи мне,
что ты этого не делала!
– Я сделала.
– Да нет, ты шутишь! Из-за пятнадцати минут?
– Я сделала! Разве у меня был выбор? Она была
так расстроена, и все из-за меня… По крайней мере так казалось. На это ушло еще
несколько тысяч баксов, но какая разница! Под конец она была уже почти
довольна, так чего же еще надо?
И мы обе засмеялись. Я и без слов знала – и
Эмили знала, что я знаю, – что она действительно приобрела два билета в
бизнес-класс на рейс авиакомпании «Дельта», два дополнительных и совершенно
ненужных билета – только для того, чтобы заставить Миранду наконец заткнуться.
Я уже задыхалась от смеха.
– Подожди-ка. К тому времени, как ты нашла
машину, чтобы отвезти ее в «Делано»…
– …было уже почти три утра, и с одиннадцати до
трех она позвонила мне на мобильник двадцать два раза. Водитель подождал, пока
они примут душ и переоденутся, а потом повез их назад в аэропорт, на их ранний
рейс.
– Перестань! Да перестань ты! – давилась я,
смакуя каждое слово. – Ты все это выдумала!
Эмили перестала смеяться и притворилась
серьезной.
– Да неужели? Так это все только цветочки. Ты
еще не знаешь, какие были ягодки.
– Ох, давай, давай скорее ягодки! – Я была в
восторге оттого, что мы с Эмили наконец-то нашли общий язык. Наконец-то мы одна
команда, плечом к плечу против общего врага. Я вдруг впервые почувствовала, что
этот год мог быть совсем другим, если бы только мы с Эмили сразу подружились и
доверяли бы друг другу, защищали и подстраховывали бы друг друга и вместе
давали отпор агрессору. И вполне вероятно, жизнь тогда стала бы намного легче и
радостнее, но за исключением таких вот редких моментов, как этот, мы на все
смотрели разными глазами.
– Так тебе нужны ягодки? – Она помолчала,
растягивая удовольствие. – Она этого, конечно, не знала, но хотя самолет
«Дельты» улетал раньше, садился он на восемь минут позже, чем ее родной
«Континентал»!
– Перестань! – застонала я, наслаждаясь этим
новым известием, как великолепным вином. – Ты меня разыгрываешь!
Когда мы наконец распрощались, я была
удивлена, увидев, что мы проболтали больше часа, словно закадычные подруги.
Конечно, уже в понедельник мы вернулись к привычной, едва скрываемой неприязни,
но с тех пор я стала чуть теплее относиться к Эмили. Разумеется, до этого
звонка. Несмотря на вышеупомянутую тень симпатии, я вовсе не была расположена
выслушивать назойливые требования, которые она собиралась обрушить на мою бедную
голову.
– Ну и голос у тебя. Ты что, больна? – Я
честно попыталась придать голосу оттенок сочувствия, но вопрос прозвучал
агрессивно и подозрительно.
– Да, – выдавила она и разразилась сухим,
надсадным кашлем, – очень больна.
Я никогда не верила тем, кто утверждал, что
они очень больны: если врач не определил какое-нибудь непосредственно
угрожающее жизни заболевание, значит, на работу идти ты можешь. Поэтому, когда
Эмили перестала кашлять и заявила, что она очень больна, у меня и мысли не
возникло, что в понедельник ее не будет на рабочем месте. Кроме того,
двенадцатого октября она должна была лететь с Мирандой в Париж на весенние
дефиле, а до двенадцатого оставалось всего четыре дня. Да и сама я перенесла на
ногах две ангины, несколько бронхитов, множество пищевых отравлений и привыкла
не обращать внимания на частые мучительные приступы «кашля курильщика».
Единственный раз я улизнула к врачу во время
ангины, когда мне отчаянно нужны были антибиотики (я прошмыгнула мимо очереди и
попросила осмотреть меня сразу же, без предварительной записи, а Миранда и
Эмили думали, что я поехала искать новую машину для мистера Томлинсона). Для
какой бы то ни было профилактики времени вовсе не оставалось. Я получила с
дюжину многообещающих намеков от Маршалла, несколько записок от администраторов
различных курортов, которым бы секретарша Миранды оказала честь своим
посещением, и множество приглашений от специалистов по маникюру, педикюру и
макияжу, но уже год не была даже у гинеколога и дантиста.
– И что я могу сделать? – спросила я,
стараясь, чтобы это прозвучало непринужденно, но терялась в догадках, с чего
это она звонит мне и говорит, что больна. Ведь мы и так обе знаем, что это
совершенно не важно. Больна или нет, а в понедельник она должна быть на работе.
Она тяжело закашлялась, и я услышала, как
булькает мокрота у нее в горле.
– Да, сейчас скажу. Господи, и ведь надо же,
чтобы это случилось именно со мной!
– Да что? Что случилось?
– Я не могу поехать в Европу с Мирандой. У
меня мононуклеоз.
– Что?
