Может статься, эта ни в какие ворота не лезущая тэтчеровская самоуверенность, ее твердое убеждение, что она сама и есть Консервативная партия в целом, и ее публично пренебрежительное отношение к советам — могла бы ведь хоть бы из любезности сделать вид, что ей интересно чье-то мнение — усилили противодействие членов кабинета министров и «людей в сером» (эти две категории, естественно, отчасти совпадают). На следующий день, 21 ноября, она вернулась в Лондон, заменила руководителя своего избирательного штаба, заявила: «Я по-прежнему в борьбе, я борюсь, чтобы победить», — и начала вызывать по одному членов своего кабинета для того, что выглядело явно post-hoc
[48]
консультацией. Большинство министров заверили ее, что и дальше поддержат ее во втором туре голосования. Многие добавили, однако, что предполагают, что она проиграет; некоторые выразили опасение, что, возможно, ей придется подвергнуться унижению. В 7.30 на следующее утро, на этот раз на свежую голову, миссис Тэтчер проинформировала свое ближайшее окружение о том, что она решила уйти в отставку. Министров вызвали к девяти, на час раньше, чем обычно, и через некоторое время страна услышала, что самое долгое с 1827 года премьерство закончится в течение недели. Дугласу Херду опять пришлось продемонстрировать надлежащую физическую форму, чтобы номинации кандидата на второй тур (сопровожденные именами лиц, предложивших кандидатуру и поддерживающих ее) поспели к середине дня. Канцлер Джон Мэйджор также припустил рысцой — а миссис Тэтчер тем временем покатила сообщить новость Королеве. Широко обсуждаемое замечание премьер-министра о том, что она уходит, трижды выиграв всеобщие выборы, ни разу не лишившись доверия Палаты общин и уложив своего главного соперника на обе лопатки, подхватили таблоиды и переформулировали его шершавым языком плаката: «Хорошенькое дельце!» Кеннет Бэйкер, председатель партии тори и человек не без литературной одаренности, в стилистическом смысле прыгнул повыше, сказав: «Ей подобных нам уже не встретить!»
[49]
— хотя сходство между уходящим лидером и отцом Гамлета было не вполне очевидным. (Оба отравлены честолюбивыми соперниками?) Депутат Уинстон Черчилль в тот же день, выступая в Палате общин, назвал ее «самым выдающимся премьер-министром мирного времени за все время существования этой страны», заботливо зарезервировав не обремененный никакими ограничениями титул для собственного деда.
Во втором туре выборов борьба шла подчеркнуто корректно — будто нарочно, чтобы продемонстрировать вызов тэтчеровской методе. Любопытное это было явление — примирительная битва. Из сведений о социальном происхождении кандидатов извлекли не бог весть сколько жареных фактов, хотя — такова уж нынешняя Консервативная партия, если что и было, то все больше на тему «чай, мы сами не графья». (Мистер Мэйджор, как выяснилось, ушел из школы в шестнадцать лет и работал на стройке. В этом смысле он обставил мистера Херда, который был отягощен фундаментальным образованием и наличием отца — депутата парламента. Херду, которого вечно попрекали его привилегиями, пришлось пуститься на какие-то неловкие воспоминания о том, что он и сам-де тоже от сохи и в детстве выращивал картошку. Никакие скандальные обстоятельства не муссировались, а впрочем, пресса порезвилась, эксгумировав давно не переиздававшиеся триллеры мистера Херда и процитировав все описания грудей, которые можно было сыскать. (Лагерь Херда тотчас же приписал эти пассажи соавтору своего лидера.) Но в основном звуки, раздававшиеся в течение кампании, складывались в подозрительную гармонию, не сулящую ничего хорошего. Каждый кандидат страстно жаждал объединить Партию; каждый требовал поддержки от левых, правых и центра; каждый восхищался достижениями другого; каждый горел желанием заняться Европой — или по крайней мерс горел в большей степени по сравнению с миссис Тэтчер, чьи негативные имидж и мнения витали над противостоянием. Каждый рвался в бой пересмотреть избирательный налог, хотя здесь между кандидатами была незначительная разница, однажды не без остроумия высмеянная Нилом Кинноком: «Когда доходит до избирательного налога, выбирать можно между Хезлтайном, который знает, что проблема есть, но не знает, что с ней делать; Мэйджором, который знает, что проблема есть, но не хочет что-либо с ней делать; и Хердом — который только что узнал, что проблема существует».
Соревнование проходило по-джентльменски — за исключением, разумеется, самой Леди. Как следовало бы по идее поступить миссис Тэтчер? Ну, вообще-то предполагалось, что, выбыв из выборов, она сделает все возможное, чтобы поспособствовать объединению тори — тем, что не станет особенно мозолить глаза, хотя, пожалуй, она могла бы позволить, чтобы те кому надо потихоньку догадались, как она будет голосовать. Однако ж позволить, чтобы о чем-то потихоньку догадывались, никогда не было стилем миссис Тэтчер. Вскоре стало известно, что она будет голосовать за Мэйджора; и предполагалось даже, что если Хезлтайн выиграет, она уйдет со своего места в Палате общин и форсирует дополнительные выборы в своем избирательном округе в Финчли. (Это был один из тех «вредных, но спорных» слухов, которые сообщались с той оговоркой, что она, разумеется, могла просто ляпнуть это в накале страстей.) День перед вторым туром она просидела на телефоне, активно выкручивая руки всем кому можно, чтобы те голосовали за Мэйджора. Ее прощальная речь перед центральным советом Консервативной партии, которая, понятное дело, была записана кем-то из присутствующих и просочилась в прессу, содержала хвалу как президенту Бушу, так и себе самой за действия во время кризиса в Заливе: «Он не станет колебаться, и я не стану колебаться. А дело все в том, что я не стану хвататься за рычаги сама. Зато я буду отличным советчиком с заднего сиденья». Может, Тэтчер больше и нет, но тэтчеризм-то жив, поучала она кандидатов. Кому угодно могло бы прийти в голову, что она попросту прочла в «Британской энциклопедии» статью о втором графе Ливерпульском, чью продолжительность премьерства ей уже никогда не превзойти: «Лорд Ливерпуль не мог похвастаться широкими симпатиями и подлинной политической интуицией, поэтому за его отставкой практически тотчас же последовала полная и долговременная смена всей его внутренней политики». Ничего из этого не имело отношения к миссис Тэтчер: может, мятежники и выпихнули ее с водительского места и завладели рулем, но она уцепилась за подножку, вскарабкалась обратно и снова уселась у них над головой.
Вторая кампания проходила под знаком несколько тревожных, опасливых сомнений. Сэр Джеффри Хау (отныне «Убийца» для тори-лоялистов) поддержал Хезлтайна, точно так же как миссис Тэтчер поддержала Мэйджора. Насколько желанны были оба этих поцелуя? Консервативные депутаты позиционировали себя как «самые изощренные избиратели в мире», что главным образом означало, что некоторые из них лгали прессе, некоторые — «людям в сером», некоторые — всем троим кандидатам, и большинство из них — организациям в своих округах. На уровне местных ячеек смещение миссис Тэтчер в значительной мере рассматривалось как поступок, близкий к государственной измене, а голосование за Хезлтайна — как соучастие в убийстве. Побудит ли членов парламента чувство стыда, вызванное низким поступком, поддержать ее кандидатуру, мистера Мэйджора? В самом ли деле Хезлтайн был таким уж рискованным вариантом? А Херд, которого превозносили как «надежные руки», был ли он слишком старомодным? А Мэйджор, в свои-то сорок семь, — слишком молодым? И ладно б еще молодым только в смысле опыта: а ну как он продержится столько же, сколько Она, и закупорит таким образом нормальный процесс преемственности?
