Мордобитие между Ллойдз и 17 ООО мятежными Именами продолжается и по сей день. Если не вдаваться в частности, спор идет вот о чем. Ллойдз: Вот ваш счет. Имена: Не можем платить — не будем. Ллойдз: Вы подписали юридически обязательный договор платить, так что платите. Имена: Мы подаем в суд на халатное небрежение к нашим делам. Ллойдз: Платите сейчас, потом судитесь. Имена: Нет, сначала мы подадим в суд, а потом заплатим — только в том случае, если нам вынесут обвинительный приговор. Ллойдз: Если вы сейчас не заплатите, Ллойдз может накрыться медным тазом. Имена: Не наша забота. Ллойдз: Если мы лопнем, в первую очередь придется заплатить держателям полисов, так что вы вообще не получите никаких денег; единственный способ для вас обеспечить свою выгоду — это поддерживать Ллойдз, так что платите. Имена: Ну ладно, мы могли бы заплатить в октябре. Ллойдз: Но в сентябре Ллойдз должен подтвердить свою платежеспособность Министерству торговли и промышленности в том случае, если он намеревается продолжать дела. Имена: Да, не повезло вам. Ллойдз: Блефуете? Имена: Нет, это вы блефуете.
Бывший майор авиации Фрэнсис, чей счет за 1990 год, составивший Ј972000, благополучно перевел его за черту Ј2 миллионов, — одно из тех Имен, кто был бы в восторге, если бы Ллойдз грохнулся. Он вышел в отставку из Королевских ВВС в 1967 году с пособием при увольнении в размере Ј1500, потратил их на приобретение маленькой квартирки и в течение десятилетия стал миллионером. После чего присоединился к Ллойдз. Очевидно, напрашивается вопрос: раз уж он был таким удачливым бизнесменом, как же вышло, что он не сумел с должным тщанием прочесть контракт, который ему предложили? «В яблочко. Ответ: кое-чьи аналитические способности дали сбой». Сейчас его кофейный столик завален документами, газетными вырезками и цветными диаграммами, а телефон у него раскален добела — и все по делам, связанным с Лайм-стрит. Не похоже, чтобы он был сколько-нибудь подавлен из-за всей этой истории: бронзово-смуглый, энергичный шестидесятипятилетний мужчина, он предполагает, что «вся эта суета лет десять моей жизни наверняка угробила». Хотя сейчас Ллойдз вынуждает его продать принадлежащий ему красивый дом ленточной застройки
[137]
в районе Холланд-Парк, он по крайней мере человек экономически автономный: «Я полностью сам за себя отвечаю. Слава богу, никакого рыдающего бабья по углам. У меня нет никого, кого бы я подвел тем, что натворил. Да, мне выть хочется из-за этого дома, если уж говорить начистоту. Ну да мало ли — наверное, это все же получше, чем быть боснийским мусульманином».
Столкнувшись с фатальным стечением обстоятельств, Фрэнсис резонно придерживается философических взглядов на свою судьбу: «В конце концов, я и не отпираюсь — кто тот дурак, который потерял деньги? Я сам». Но гораздо менее философично он настроен по отношению к тому способу, посредством которого дурак и его деньги оказались вдали друг от друга. Проанализировав ситуацию, Фрэнсис выяснил, что «большое начальство все понимало» насчет потенциальных убытков от асбестозных исков, «но помалкивало». Он не заходит так далеко, как некоторые авторы конспирологических теорий о тайном сговоре, о мафии или гнусном влиянии трех масонских лож, которые существуют внутри Ллойдз: «Не верю я, что все они напялили на себя эти свои фартуки и сказали: "Давайте-ка обмишурим Имен"». С другой стороны, он утверждает, что «одиннадцать главных шишек» в Ллойдз знали об опасностях уже в 1980 году. Он обращает внимание на состоявшуюся в Америке встречу одиннадцати ллойдовских андеррайтеров с Citibank, где возник вопрос об исках, которые вот-вот начнут сыпаться. (Это ключевой момент в новейшей Ллойдовской истории, известный исключительно через испорченный телефон.) Несколько людей, с которыми я говорил, знали кого-то, кто знал еще кого-то, кто присутствовал на той встрече, когда ситибанковский служащий якобы сказал, что Ллойдз придется заманить к себе 10000, или 50000 или [впишите сюда свою цифру до 250000] «маленьких людей, которых можно разорить», чтобы заплатить за то, что вот-вот должно было случиться; личность оратора при этом ни разу не была установлена. Фрэнсис обращает внимание, что в период между 1980 и 1989 годом ни один президент Ллойдз не упоминал в своем годовом докладе слово «асбестоз». «Я провел двадцать лет в королевских ВВС, — резюмирует он. — Сами знаете, долг, честь… — и все это, чтобы нарваться в таком наипочтеннейшем учреждении на шайку трусливых проходимцев».
У Фрэнсиса, как и у всех прогоревших Имен, с которыми я говорил, нашлась пара ласковых и для Ллойдовского Комитета по Затруднениям, цель которого состоит — в зависимости от вашей точки зрения — либо в том, чтобы защищать Имена от банкротства, класть предел их ответственности и обеспечивать им возможность продолжать жить в умеренном комфорте, либо — присматривать, чтобы из них было выжато все до последнего гроша, а затем раскладывать их, как кухонные ветошки, на берегах нищеты и лишений. Больше, чем что-либо другое, Имен, разоренных Ллойдз, разъяряет то, что теперь они должны явиться в другой отдел той же самой конторы, где над ними производится финансовое соборование и из их же собственных денег им выделяется скудная милостыня на то, чтобы не околеть с голода. Также наводит на мрачные мысли и адрес Комитета по Затруднениям: Ган-Уорф, Чатем. В конце концов, это тот самый Медуэй-таун, где Диккенс впервые столкнулся с нищетой и сопутствующими ей свинцовыми мерзостями. Ему было пять лет, когда в 1817 году его отец переехал сюда с семьей; Джону Диккенсу, уже познавшему суровую нужду, предложили работу на чатемской верфи. Но нельзя сказать, чтобы в доках его дела пошли особенно блестяще: в 1822-мони переехали в более дешевый дом, и в тот же год, позже, покинули город, продав перед отъездом всю мебель (а еще через год Джона Диккенса посадили в долговую яму в Маршалси). В первом произведении Диккенса, «Очерки Боза», находим забавный портрет миссис Нью - нэм, одной из чатемских соседок семьи в 1820-х: «Ее имя всегда возглавляет подписные листы на благотворительные цели, и ее вклады в пользу «Общества по раздаче угля и супа в зимние месяцы» всегда самые щедрые. Она пожертвовала двадцать фунтов на приобретение органа для нашей приходской церкви и, услышав в первую же воскресную службу, как органист аккомпанирует детскому хору, так расчувствовалась, что старушке, хранящей ключи от скамей, пришлось под руку вывести ее на свежий воздух»
[138]
. Современный эквивалент миссис Ньюнэм из Чатемского общества по раздаче угля и супа в зимние месяцы — д-р Мэри Арчер, возглавляющая Комитет по Затруднениям. По совместительству она является женой аэропортно-вокзального беллетриста Джеффри Арчера, персонажа анекдотичного и курьезного, с которым Теккерей справился бы лучше, чем Диккенс, и который в настоящее время промышляет под титулом барон Арчер Вестон-супер-Мэрский. Леди Арчер («Ей больше нравится, когда ее называют доктор Арчер», — посоветовал мне один доброжелатель в Затруднениях) в «Кто есть кто» среди своих любимых занятий на досуге назвала «собирание мусора» — увеселение, которое миссис Тэтчер однажды навязала всей стране, уцепившись за совсем уж несуразный повод лишний раз засветиться в прессе. Как знать, не облагородится ли резиденция д-ра Арчер в Ган-Уорф, если пособирать мусор и там тоже.
