Книга Попугай Флобера, страница 24. Автор книги Джулиан Барнс

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Попугай Флобера»

Cтраница 24

1. Больше не должно быть романов, в которых группа людей, оказавшихся в изоляции силой обстоятельств, возвращается к «естественному состоянию» и превращается в бедных нагих двуногих животных. Все это можно изложить в одном рассказе, последнем в этом жанре, чтобы заткнуть им этот фонтан. Я вам сейчас напишу этот рассказ. Группа путешественников терпит кораблекрушение или крушение самолета, где-то далеко, разумеется, на острове. У одного из них — здоровенного, сильного, неприятного типа — есть пистолет. Он заставляет остальных жить в яме, которую они сами же и выкопали. Время от времени он выводит из ямы одного из пленников, пристреливает его или ее и съедает труп. Пища ему нравится, он толстеет. Когда он убивает и съедает последнего пленника, он начинает беспокоиться о дальнейшем пропитании, но, к счастью, тут прилетает гидросамолет и спасает его. Он говорит всем, что один уцелел в крушении и выжил, питаясь ягодами, листьями и кореньями. Весь мир дивится его прекрасной физической форме, плакаты с его изображением украшают витрины вегетарианских магазинов. Его так никогда и не разоблачают.

Вы видите, как легко, как приятно это писать? Вот почему я бы запретил этот жанр.

2. Больше не должно быть романов про инцест. Даже очень безвкусных.

3. Не должно быть романов, действие которых происходит на скотобойне. Я признаю, что их не так уж и много, но я недавно заметил, что скотобойни все чаще появляются в рассказах. Это нужно душить в зародыше.

4. Необходимо ввести двадцатилетний запрет на романы, действие которых происходит в Оксфорде и Кембридже, и десятилетний запрет на остальные университетские романы. Политехнические институты — пожалуйста (но никаких поощрительных субсидий). Можно, чтобы действие происходило в начальной школе, но на среднюю нужно наложить десятилетний запрет. Частичный запрет на романы воспитания — один на писателя. Частичный запрет на романы, написанные в praesens historicum (опять-таки один на писателя). Полный запрет на романы, главный герой которых — журналист или телеведущий.

5. Нужно ввести квоту на произведения, действие которых происходит в Южной Америке. Чтобы ограничить распространение туристического барокко и тяжелой иронии. Ах, это сочетание дешевой жизни и дорогих принципов, религии и бандитизма, поразительного благородства и беспорядочной жестокости. Ах, птичка-дайкири, несущая яйца на лету, ах, дерево-фредонна, чьи корни растут на кончиках ветвей и чьи волокна позволяют горбуну телепатически обрюхатить надменную жену хозяина гасиенды; ах, оперный театр, ныне заросший джунглями. Позвольте мне побарабанить пальцами по столу и сказать «пас». Романы с местом действия в Арктике и Антарктике будут получать специальный поощрительный грант.

6а. Никаких сцен совокупления людей с животными. Например, женщины и дельфина, чьи нежные ласки символизируют восстановление тонких нитей паутины, которая прежде связывала весь мир в единстве и гармонии. Нет, только не это.

. Никаких сцен совокупления мужчины и женщины в душе (можно сказать, на манер дельфинов). Я говорю это главным образом из эстетических соображений, но и из медицинских тоже.

7. Никаких романов о маленьких, доселе забытых войнах в отдаленных уголках Британской империи, на чьем мучительном примере мы убеждаемся, во-первых, что британцы по большей части безнравственны и, во-вторых, что война — очень неприятная вещь.

8. Запретить романы, в которых главный герой или любой другой персонаж названы лишь инициалом. А то они все время так делают!

9. Не должно быть больше романов, в которых бы рассказывалось о других романах. Никаких «современных версий», переработок, сиквелов и приквелов. Никаких изобретательных продолжений книг, которые остались неоконченными из-за смерти автора. Вместо этого каждому писателю нужно выдать вязаный цветной коврик и обязать повесить его над камином. На коврике должно быть написано: «Свяжи сам».

10. Нужно ввести двадцатилетний запрет на Бога, вернее, на аллегории, метафоры, аллюзии, а также всякого рода закулисные, неточные и двусмысленные упоминания, в которых используется Бог. Бородатый главный садовник, который вечно околачивается у яблони; старый мудрый морской волк, который никого не спешит осуждать; персонаж, которого вам не представили, но который к четвертой главе определенно кажется жутковатым… всех на склад. Бог дозволяется только как конкретное божество, которое ярится на человека за его грехи.


Так как же мы удерживаем прошлое? Яснее ли видится оно нам по мере того, как отходит все дальше? Некоторые думают, что да. Мы узнаем все больше, обнаруживаем новые документы, используем инфракрасные лучи, чтобы прочитать стертые и зачеркнутые слова в переписке, мы свободны от предрассудков того времени и поэтому лучше все понимаем. Так ли? Не знаю, не знаю. Возьмем сексуальную жизнь Флобера. Годами считалось, что медведь из Круассе отступал от своей медвежьей повадки только в отношениях с Луизой Коле — «единственный сентиментальный эпизод в жизни Флобера, который имел какое-то значение», как заявляет Эмиль Фаге. Но потом обнаруживается Элиза Шлезингер — замурованная королевская спальня в сердце Флобера, тлеющий огонь, неудовлетворенная подростковая страсть. Затем находятся еще письма и египетские дневники. Начинает попахивать актрисами, объявляется, что Флобер спал с Буйе; Флобер сам признается, что неравнодушен к каирским мальчикам-банщикам. Наконец-то мы видим настоящие масштабы его похоти, он амбисексуален, он многоопытен.

Не стоит торопиться. Сартр утверждает, что Флобер вовсе не был гомосексуалистом, он просто пассивен и женствен по своей природе. Эпизод с Буйе был просто шуткой, крайним проявлением нежной мужской дружбы: Гюстав за всю свою жизнь не совершил ни одного гомосексуального акта. Он говорит, что совершал, но это всего лишь хвастливая выдумка: Буйе просил каирских непристойностей, и Флобер не мог отказать. (Звучит ли это убедительно, на наш слух? Сартр обвиняет Флобера в том, что тот выдавал желаемое за действительное. Но возможно, в этом следует обвинить самого Сартра? Может быть, ему просто приятнее представлять Флобера — дрожащего буржуа, играючи описывающего грехи, которые он не смеет совершить, чем Флобера — дерзкого дьявола, потакающего своим прихотям?) И с госпожой Шлезингер все тоже оказывается не так просто. В настоящее время флобероведы считают, что страсть была все-таки утолена: либо в 1848 году, либо, что более вероятно, в первые месяцы 1843 года.

Прошлое — словно дальний, уходящий берег, и мы все в одной лодке. Вдоль кормы установлен ряд подзорных труб, каждая фокусируется на определенном расстоянии. Если лодка стоит на месте, то используется лишь одна из труб, и кажется, что она показывает полную, неизменную правду. Но это иллюзия: стоит лодке вновь двинуться, и нам придется снова перескакивать от трубы к трубе, наблюдая, как в одной изображение теряет четкость, ожидая, пока в другой рассеется муть. И когда муть наконец рассеется, мы решим, что это наша заслуга.

Вам не кажется, что море сегодня спокойнее, чем вчера? И на севере — свет, который видел Буден. Какова эта поездка для тех, кто не родился в Британии, что чувствуют они, плывя к земле неловкости и завтрака? Нервно шутят про туман и овсянку? Флобер находил Лондон жутковатым; нездоровый город, говорил он, в нем невозможно найти pot-au-feu. С другой стороны, Британия — родина Шекспира, ясной мысли и политических свобод, земля, приютившая Вольтера, страна, куда позже убежит Золя.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация