Ужин шел своим чередом, и мне показалось, что все будет нормально, точнее, что вечер пройдет нормально, — дальше я не загадывал. У нее, очевидно, было такое же чувство, потому что на вопрос официанта о десерте она не стала виновато смотреть на часы, а ответила, что, пожалуй, одолеет небольшую порцию, только не приторную и легкую, и выбрала личи. Я решил не рассказывать ей про ту давнюю игру и тем более про постановку «Короля Лира». Тут я позволил себе смелость заглянуть в будущее и подумал, что в следующий раз, если мы опять сюда придем, можно будет и рассказать. И еще я понадеялся, что она не играла в эту игру с Беном и не щупала шарик моцареллы.
Предаваясь этим мыслям, я услышал, что из динамиков полилась тема Лары. Мы переглянулись и захохотали, она сделала вид, что готова вскочить со стула. Но, вероятно, заметила в моих глазах тревогу, потому что опять засмеялась и, продолжая игру, бросила салфетку на стол. При этом ее рука оказалась на середине скатерти. Она не вскочила, не отодвинула стул, а просто улыбнулась, не отнимая от салфетки согнутые домиком пальцы.
И тогда я до нее дотронулся.
Гармония
После отменного ужина в доме номер двести шестьдесят один по Ландштрассе все с воодушевлением перешли из столовой в музыкальный салон. Те, кого приблизил к себе М., уже не раз имели счастье слушать и Глюка, и Гайдна, и этого вундеркинда, Моцарта, но предвкушали не меньшее удовольствие, когда хозяин дома собственной персоной брался за виолончель и жестом просил кого-нибудь из присутствующих ему поаккомпанировать. Однако в этот раз клавир стоял закрытым, а виолончели даже не было в пределах видимости. Зато гостей встречал какой-то удлиненный ящик палисандрового дерева, на ножках в виде парных лир, с колесом на одном конце и педалью на другом. М. откинул изогнутую крышку этого хитроумного изобретения, обнажив три с лишним десятка стеклянных полусфер, соединенных осью и погруженных до половины в корытце с водой. Усевшись на стул, он выдвинул два боковых ящика по обе стороны от себя. В одном оказалась налитая в плоскую чашу вода, в другом — тарелка с толченым мелом.
— Осмелюсь предложить, — начал М., обводя взглядом собравшихся, — чтобы те из вас, кто еще не слышал, как звучит инструмент мисс Дейвис, в порядке эксперимента закрыли глаза.
Этот рослый, статный господин был одет в синий сюртук с плоскими медными пуговицами; его черты, грубые и одутловатые, выдавали в нем невозмутимого шваба; если бы не осанка и голос, явно свидетельствовавшие о благородном происхождении, его легко можно было бы принять за состоятельного фермера. А в его тоне, учтивом и в то же время настойчивом, угадывалось нечто такое, отчего даже те, кто уже слышал его игру, предпочли зажмуриться.
М. смочил водой кончики пальцев, помахал ими в воздухе и обмакнул в мел. Энергично нажимая правой ногой на педаль, он привел в движение ось, которая стала поворачиваться на блестящих медных шарнирах. Его пальцы коснулись вращающихся стаканов, извлекая из них высокие, ритмичные звуки. Ни для кого не было секретом, что инструмент обошелся ему в полсотни золотых дукатов, и затесавшиеся среди гостей скептики поначалу недоумевали, зачем хозяину дома понадобилось идти на такие расходы, чтобы имитировать вопли мартовского кота. Но когда слух привык к такому звучанию, они постепенно изменили свое мнение. По залу плыла чистая мелодия, которую, возможно, сочинил сам М., а возможно, принес в дар — или прошляпил — Глюк. Многие никогда не слышали ничего похожего, и необычный способ извлечения звука только подчеркивал его уникальность. Для слушателей это стало неожиданностью, и они, полагаясь лишь на собственные мысли и ощущения, начали задумываться, не исходит ли сей потусторонний опус прямиком от потусторонних сил.
Когда М. ненадолго прервался, чтобы протереть полусферические сосуды мягкой губочкой, один их слушателей, не размыкая век, заметил:
— Это музыка сфер. М. улыбнулся.
— Музыка стремится к гармонии, — произнес он, — точно так же, как стремится к гармонии человеческое тело.
Эту фраза могла — и решительно не могла — служить ответом; вместо того чтобы повести других за собой, хозяин предоставил им в его присутствии нащупывать собственный путь. Музыку сфер творят сообща все планеты, двигаясь по небесному своду. Музыку земли творят сообща все инструменты, составляющие оркестр. Человеческое тело тоже способно творить музыку, когда находится в гармонии с собой, когда все его части живут мирно, когда кровь свободно бежит по венам, а каждый нерв настроен на свой истинный, предначертанный лад.
М. познакомился с Марией Терезией в имперском городе В. между зимой 177… и летом следующего года. Сокрытия некоторых подробностей были, вероятно, типичным литературным изыском того времени; но вместе с тем они тактично намекали на ограниченность нашего знания. Если бы какой-нибудь философ объявил, что его картина мира всеохватна и предлагает читателю окончательный, гармоничный свод истин, его бы тут же объявили шарлатаном; точно так же и знатоки человеческой души, выбравшие для себя писательскую стезю, не отважились бы на подобные заявления — ни тогда, ни теперь.
К примеру, мы можем располагать сведениями о том, что М. и Мария Терезия фон П. встречались и раньше, лет за десять до указанного времени; но нам не дано узнать, сохранились ли у нее какие-либо воспоминания об их встрече. Допустим, нам известно, что она была дочерью Розалии Марии фон П., которая, в свою очередь, была дочерью Томаса Кахетана Левассори де ла Мотта, придворного учителя танцев, и что Розалия Мария обвенчалась с Йозефом Антоном фон П., секретарем императора и надворным советником, в церкви Святого Стефана девятого ноября 175… года. Но нам не дано узнать, к чему привело такое смешение кровей и не оно ли стало причиной несчастья, выпавшего на долю Марии Терезии.
Далее: мы знаем, что ее крестили пятнадцатого мая 175… года и что ее пальчики забегали по клавесину едва ли не раньше, чем ножки ее забегали по полу. Как свидетельствовал ее отец, девочка росла совершенно здоровой до тех пор, пока утром девятого декабря 176… года не проснулась слепой; было ей тогда три с половиной года. Медики объявили, что это типичный случай амавроза; иными словами, органы зрения не имели никаких очевидных дефектов, но способность видеть была утрачена полностью. Консилиум предположил, что причиной недуга могли стали вредные флюиды или перенесенный ночью испуг. При этом ни родители, ни слуги ничего особенного не заметили.
Поскольку в этом благородном семействе девочка была желанным ребенком, ее не оставили заботой. Обучаясь музыке, она заслужила внимание и покровительство самой императрицы. Родителям Марии Терезии фон П. назначили ежемесячное содержание в размере двух сотен золотых дукатов, не считая расходов на образование их дочки. Игре на клавикордах и фортепьяно ее обучал сам Кожелюх, а пению — Ригини. В четырнадцать лет она заказала Сальери органный концерт, а в шестнадцать уже блистала как в великосветских салонах, так и в филармонических обществах.
Когда она музицировала, слушатели таращились на нее во все глаза — интерес к дочери имперского секретаря подогревался ее слепотой. Но родители девушки не хотели, чтобы в ней видели светскую диковинку. Они с самого начала лелеяли надежду на исцеление. За состоянием здоровья девушки наблюдал профессор Штерк, придворный врач и декан медицинского факультета; не отказывал в консультациях и профессор Бат, прославленный специалист по удалению катаракты. Они перепробовали множество различных средств, но улучшение так и не наступало; девушка становилась все более раздражительной и подавленной, да к тому же у нее начались припадки, во время которых глазные яблоки вылезали из орбит. Нетрудно догадаться, что именно стечение музыки и медицины предопределило следующую встречу М. с Марией Терезией.
