– А что я мог поделать? – ответил Луи. –
Тогда я еще всецело зависел от него. Он все время намекал, что я многого не
знаю и научить меня всему может только он. Например, он объяснил мне, как
путешествовать на корабле. Надо представить дело так, что в гробах мы перевозим
останки близких для перезахоронения. Ни у кого не хватило бы наглости проверять
нас, и мы могли бы спокойно спать днем, а по ночам охотиться на корабельных
крыс. Лестат хорошо знал торговцев и хозяев магазинов. Они всегда нас радушно
принимали, несмотря на поздние часы, и предлагали на выбор любые образцы одежды
по самой последней парижской моде. Он водил знакомство с мелкими бизнесменами и
агентами, которые обделывают свои дела по вечерам за столиками кабаре или
ресторанов. В подобных вещах Лестат действительно хорошо разбирался и оказался
неплохим учителем. Кем он был при жизни, я не знал, да и не хотел знать. Судя
по всему, мы не сильно различались по происхождению, хотя это меня мало
волновало. Правда, именно благодаря этому обстоятельству наша совместная жизнь
протекала более или менее гладко. Вкус у Лестата был безукоризненный, но мою
библиотеку он называл «грудой пыли». «Это все чепуха, игрушки для
людей», – твердил он, и при этом тратил огромные деньги (мои, естественно)
на роскошную мебель для Пон-дю-Лак. Даже я, равнодушный к деньгам, внутренне содрогался.
Иногда, очень редко, у нас бывали гости – в основном путники в поисках ночлега.
Часто они показывали рекомендательные письма от других плантаторов или
чиновников из Нового Орлеана. Лестат радушно принимал их, развлекал и вообще
вел себя на редкость вежливо. В такие дни я мог вздохнуть свободнее, потому что
обычно мне приходилось сидеть с ним один на один в четырех стенах и молча
сносить его злобный цинизм.
– Этих людей он не трогал? – спросил молодой
человек.
– Конечно трогал. Но позвольте открыть вам небольшой
секрет. Уж лучше видеть человека мертвым, чем оказать ему неучтивый прием.
Кстати, это свойственно не только нам, вампирам, но и военным, генералам, даже
королям. Странно, конечно. Но это правда. Я прекрасно знал, что Лестат убивает
людей каждую ночь, – знал и молчал. Вот если бы он позволил себе грубость
или невежливость по отношению к моей семье, гостям или рабам, я бы живо
поставил его на место. Но ничего подобного. Лестат был сама обходительность,
казалось, его даже радуют гости. И он всегда говорил мне, что на содержание
своих родных мы не должны жалеть денег. Смешно: он прямо-таки душил старика
отца роскошью. Все время напоминал ему, что целую кучу денег истратил на его
пижамы и ночные сорочки, что полог над его кроватью специально выписан из
Европы, рассказывал, какие благородные вина, французские и испанские, хранятся
в наших подвалах, и хвалился, что даже в самые неурожайные годы наша плантация
приносит огромный доход. Но иногда он бывал страшно груб с отцом. Дикие вспышки
сыновнего гнева пугали старика – он начинал плакать как ребенок. «Я содержу
тебя не хуже барона, – орал Лестат. – У тебя есть все, что пожелаешь!
Так что перестань приставать ко мне с посещениями церкви и твоих старых друзей.
Этот вздор мне осточертел. Твои старые друзья давным-давно умерли. Почему бы
тебе не отправиться вслед за ними? Может быть, тогда ты оставишь в покое меня и
мой кошелек!»
Отец плакал, бормотал, что уже стар и ему ничего не нужно,
что он с радостью остался бы на своей маленькой ферме. Меня часто подмывало
спросить: «Где ваша ферма? Откуда вы приехали в Луизиану?» – чтобы узнать, где
Лестат повстречался с другим вампиром. Но я не рисковал заводить этот разговор.
Старик начал бы плакать, а Лестат наверняка пришел бы в неистовство. Надо
сказать, что бóльшую часть времени Лестат вел себя с отцом как ангел. В
порыве почти подобострастной заботы он приносил ему ужин на подносе,
рассказывал про погоду, про последние городские новости и про мою мать и
сестру. Было очевидно, что по образованности и изящным манерам Лестат ушел от
отца далеко вперед, но как это случилось и почему, я не мог понять. И я решил
не думать об этом и не встревать в их отношения.
Вообще говоря, наша жизнь была довольно сносной, хотя за
насмешливой улыбкой Лестата всегда прятался намек на то, что ему ведомы
прекрасные и страшные тайны мироздания, о самом существовании которых я даже не
подозревал. Он все время хотел унизить меня, презирал мое нежелание стать таким
же, как он – хладнокровным убийцей, – высмеивал то полуобморочное состояние,
в которое я впадал всякий раз во время убийства. Помню, он зашелся от хохота,
когда я с удивлением обнаружил, что вижу свое отражение в зеркале, а кресты и
распятия никак на меня не действуют. На мои постоянные вопросы о Боге и о
дьяволе всегда кривил губы в усмешке. «Хотел бы я однажды ночью повстречаться с
сатаной, – сказал он как-то со злобной гримасой. – Ему пришлось бы
бежать, не останавливаясь, отсюда до западного побережья. Потому что я сам –
дьявол». Заметив мой ужас, он громко захохотал.
