Что же касается меня, то они подсматривали, как я каждый
вечер выхожу из часовни, которая тогда уже мало чем отличалась от бесформенной
груды кирпича в зарослях винограда, глицинии и шиповника. Никогда не
открывавшиеся ставни поросли мхом, а под сводами потолка качались пауки.
Конечно, я притворялся, будто хожу туда предаваться воспоминаниям о Поле, но из
их слов я понял, что они больше не верят подобным отговоркам. У них не
оставалось сомнений насчет того, кто мы такие. Они считали нас виновными не
только в смерти многих рабов, коров и лошадей, чьи трупы находили часто среди
полей и болот, но и во всех других страшных происшествиях. Даже наводнения и
ураганы представлялись им оружием Бога, направленным против Луи и Лестата. Хуже
всего было то, что они вовсе не собирались спасаться бегством. Они решили, что
мы демоны, слуги дьявола, от которых невозможно укрыться, и видели единственный
выход в нашей смерти. Последним ударом для меня оказалось то, что там были рабы
с плантации Френьеров.
Это означало, что новости неминуемо разойдутся по всему
берегу. Я верил, что местные жители не поддадутся панике и не попытаются
расправиться с нами в припадке истерии, но дело могло обернуться иначе, и у
меня не было ни малейшего желания рисковать. Я поспешил домой сообщить Лестату,
что игра в плантаторов закончена и нам придется навсегда распроститься с
Пон-дю-Лак и переехать в город.
Как вы понимаете, ему такой оборот событий совершенно не
понравился. Его отец тяжело болел, дни старика были сочтены. Да и вообще, он не
собирался бежать от каких-то там жалких рабов.
«Я прикончу их всех, – холодно заявил он, – по
три-четыре человека за ночь – на это не уйдет много времени. Остальные сбегут
сами, и все обойдется».
«Ты сошел с ума, – ответил я. – В конце концов, я
требую, чтобы ты убрался отсюда».
«Ты требуешь, чтобы я убрался! Ты! – Лестат
ухмыльнулся. Он распечатал колоду красивых французских карт и строил из них
замок на столе в гостиной. – Ты – жалкий трусливый вампир, ты рыскаешь по
ночным аллеям в поисках крыс и кошек, часами пялишься на пламя свечи, точно на
икону, бродишь, как лунатик, под проливным дождем, воняешь, как древний сундук
с ветхим тряпьем. Ты заслужил почетное место в зоопарке в одной клетке с
шимпанзе и орангутанами».
«Побереги свое красноречие для другого случая, – сказал
я. – Достаточно того, что твоя глупость и жадность навлекли опасность на
нас обоих. Если б не ты, я мог бы спокойно жить в часовне, и пускай бы дом
превратился в груду развалин. Мне плевать на него! – Я нисколько не
покривил душой. – Но хотел бы я посмотреть, как ты проживешь без роскоши,
которая тебе раньше и не снилась. Ты превратил бессмертие в кучу хлама, и,
восседая на ней, мы и впрямь выглядим полными идиотами. Но довольно споров.
Сходи проведай отца, посмотри, в каком он состоянии и сколько еще продержится.
Ровно столько, и ни днем больше, я разрешаю тебе оставаться здесь, и только при
условии, что рабы не попытаются напасть на нас!»
Он сказал, что, если мне так этого хочется, я сам могу
проведать старика, ведь именно мне так подходит роль созерцателя. Я не стал с
ним препираться и пошел. С первого же взгляда я понял, что старик умирает, и
мне стало не по себе. Я более или менее легко перенес смерть матери, тем более
что это случилось днем: ее нашли сидящей рядом с коробкой для шитья во дворе.
Казалось, она не умерла, а уснула. Теперь же мне пришлось наблюдать медленную
агонию умирающего человека в полном сознании. Я искренне полюбил старика – он
был добрый, простой и нетребовательный.
Днем он слушал пение птиц в саду или дремал в кресле на
галерее, согретый лучами теплого солнца Луизианы. По вечерам он ужинал с нами,
с радостью принимал участие в разговоре, о чем бы ни заходила речь. Его любимым
развлечением были шахматы. Лестат, правда, никогда не играл с ним, зато я –
довольно часто. Я помню, как он аккуратно ощупывал каждую фигуру перед ходом;
точность, с которой он умудрялся запоминать позицию на доске, меня поражала. В
тот вечер, когда я вошел в спальню, он лежал и задыхался. Лоб у него был
мокрый, горячий, на простынях темнели пятна пота. Он громко стонал и молил Бога
послать ему смерть. Я стоял на пороге и смотрел на него, и вдруг из соседней
комнаты донеслись звуки музыки. Оглянулся и увидел Лестата за спинетом. Я
подлетел к нему, в ярости с силой захлопнул крышку, едва не прищемив ему
пальцы.
«Ты не будешь играть, когда твой отец умирает!» – закричал
я.
«Черта с два! – ответил он. – Если захочу, буду
играть на барабане!» – Он вытащил из серванта серебряное блюдо и принялся
колотить по нему ложкой.
Я просил его прекратить, мне пришлось даже применить силу.
Мы снова начали препираться, но вдруг замолчали, услышав жалобный голос
старика. Он звал сына. Он хотел поговорить с Лестатом, прежде чем умрет. Я
сказал Лестату, что надо выполнить эту, возможно последнюю, просьбу отца, но
услышал в ответ: «Даже не подумаю! С какой стати? Я и так слишком долго заботился
о нем. С меня хватит». Отведя таким образом душу, он достал из кармана
маленькую пилочку для ногтей, уселся на кровати в ногах у старика и занялся
своими длинными, острыми ногтями.
Между тем у меня вдруг появилось отчетливое чувство, что
вокруг дома собрались рабы. Через секунду я уже не сомневался: они окружили
здание со всех сторон, тихо переговаривались друг с другом, заглядывали в окна
и прислушивались. Несколько раз мне уже приходилось сталкиваться со странным и
недоверчивым отношением некоторых чернокожих, но впервые их собралось так много
и они выступали столь открыто. Не придумав ничего лучше, я позвонил в
колокольчик. Я решил вызвать Даниэля – раба, выполнявшего обязанности
надсмотрщика. Он жил в коттедже неподалеку от дома. В ожидании его прихода я
ходил по комнате и слушал разговор отца и сына в спальне. Лестат, скрестив
ноги, сидел на прежнем месте и как ни в чем не бывало продолжал заниматься
ногтями.
«Все из-за школы, – слабым голосом сказал
старик. – Я знаю, что ты ничего не забыл и не простил… Что я могу сказать
в свое оправдание?» – в отчаянии простонал он.
«Скажи хоть что-нибудь, и побыстрей, – отвечал
Лестат. – Ты же вот-вот помрешь. – При этих словах старик издал
ужасный булькающий звук. Лестат вел себя отвратительно, и мне захотелось
выкинуть его из комнаты. – Разве ты сам не знаешь, что скоро протянешь
ноги? Даже дурак вроде тебя должен чувствовать подобные вещи».
«Ты никогда не простишь меня? Даже сейчас, даже после того
как я умру?»
«Перестань молоть чепуху! Я не понимаю, о чем ты говоришь».
