Мое терпение кончилось, а старик волновался все больше и
больше. Он умолял Лестата смягчить сердце и сжалиться над ним. Я содрогался,
слушая их беседу. Внезапно на пороге гостиной возник Даниэль. Едва взглянув на
него, я понял, что для нас в Пон-дю-Лак все кончено. Будь я хоть чуть-чуть
повнимательней, наверняка мне удалось бы заметить признаки надвигающейся
опасности намного раньше. Даниэль уставился на меня стеклянными глазами, словно
перед ним стояло страшное чудовище. «Отец месье Лестата тяжело болен, –
сказал я, не обращая внимания на его испуганный вид, – поэтому сегодня
ночью все должно быть тихо и спокойно. Рабам следует вернуться в свои хижины и
не выходить до утра. Скоро приедет доктор!» Он смотрел на меня, не веря ни
единому слову, и затем перевел взгляд, холодный и любопытный, на отворенную
дверь спальни старика. Его лицо так сильно изменилось, что я, встав с кресла,
заглянул туда. Лестат, сгорбившись, все еще сидел на постели отца, яростно
водил пилочкой по ногтям и корчил отвратительные гримасы, обнажая ужасные,
выступающие вперед зубы.
Вампир остановился. Его плечи тряслись от беззвучного смеха.
Он смотрел на юношу, а тот смущенно опустил взгляд. Пока вампир говорил, он, не
отрываясь, смотрел ему в рот, но видел только мягкие, тонко очерченные губы,
отличающиеся от обычных человеческих неестественной белизной. Лишь мельком ему
удалось разглядеть зубы ослепительно жемчужного цвета, и мысль о том, какие они
на самом деле, раньше не приходила ему в голову.
– Я думаю, вы догадались, что было потом, – сказал
вампир. – Мне пришлось убить Даниэля.
– Что? – спросил юноша.
– Мне пришлось убить его, – повторил
вампир. – Если б я позволил ему уйти, он поднял бы на ноги всю округу.
Возможно, я смог бы обойтись без кровопролития, но времени оставалось в обрез.
Он повернулся и выбежал из комнаты. Я бросился следом и, тотчас настигнув его,
потянулся было зубами к горлу, но в следующее мгновение вдруг осознал, что
делаю то, чего не позволял себе на протяжении четырех лет, – и
остановился. Передо мной стоял человек, готовый защищаться. В руке он сжимал
нож. Стряхнув оцепенение, я с легкостью вырвал оружие из его пальцев и, не
раздумывая, всадил нож в сердце раба. Он рухнул на колени, истекая кровью и
хватаясь за рукоятку, торчащую из груди. Вид и запах крови привели меня в такое
исступление, что я, громко застонав от возбуждения, склонился над умирающим
Даниэлем. Я хотел утолить проснувшуюся во мне дикую жажду. Но мне не удалось
добраться до раны, потому что в тот же самый миг в зеркале на серванте я увидел
фигуру Лестата за моей спиной.
«Ну и зачем тебе это понадобилось? – поинтересовался
он. Я повернулся к нему. Я не хотел, чтобы он застал меня в минуту
слабости. – Старик бредит, – продолжал он, – невозможно понять,
о чем он говорит».
«Рабы все знают… выйди на улицу, посмотри, что они там
делают, – запинаясь, пробормотал я. – Я позабочусь о твоем отце».
«Убей его», – сказал Лестат.
«Ты сошел с ума! – воскликнул я. – Он – твой
отец!»
«Я без тебя знаю, что он мой отец! – ответил он. –
Потому-то я и прошу тебя. Я не могу сам сделать это! Если б я мог, он был бы
мертв уже давным-давно, черт его побери! Мы должны выбраться отсюда. Посмотри,
что ты наделал. Через четверть часа появится рыдающая жена этого парня… если,
конечно, она не пришлет вместо себя кого-нибудь похуже! Нам нельзя терять ни
минуты».
Вампир вздохнул.
– Я понимал, что Лестат прав. Я слышал, что рабы
собираются возле коттеджа Даниэля, ждут его возвращения. Он осмелился в
одиночку зайти в проклятый дом и не вернулся. Охваченная паникой толпа рабов
могла стать неуправляемой. Я попросил Лестата успокоить их силой и властью
белого господина, но постараться не встревожить их и не испугать. Я пошел в
спальню и закрыл за собой дверь. И пережил еще одно страшное потрясение. Я
увидел отца Лестата.
Он сидел на кровати, наклонясь вперед, и разговаривал с
сыном, умолял ответить ему. Он говорил, что лучше его самого понимает глубину и
горечь разочарования, пережитого Лестатом. Он походил на живой труп, и только
отчаянный порыв воли поддерживал жизнь в этом слабом теле. Лихорадочно
блестевшие глаза глубоко ввалились в глазницы, губы дрожали, и желтоватый рот
представлял собой ужасное зрелище. Я присел на кровать, глядя на него с болью,
и протянул ему руку. Невозможно передать, насколько его вид потряс меня. Когда
убиваешь, все происходит очень быстро и почти незаметно для самой жертвы. Но
теперь я видел перед собой медленное угасание жизни в теле, изможденном, но все
еще отказывающемся сдаться вампиру, годами сосавшему из него соки, имя которому
– время.
«Лестат, – сказал он, – не будь жесток ко мне,
хотя бы один раз в жизни. Стань на мгновение тем мальчиком, которым ты был
когда-то. Сын мой, – повторял он вновь и вновь. – Сын мой, сын мой».
Он пробормотал что-то, чего я не разобрал, кажется, о поруганной невинности. Но
я заметил, что он вовсе не бредит, наоборот, находится в исключительно ясном
сознании. Бремя прошлого навалилось на него неподъемной тяжестью, а настоящее
не могло дать ему облегчения. Потому что это была смерть, и с ней он отчаянно
боролся. Я знал, что могу помочь ему, если постараюсь. Я наклонился вперед и
тихо прошептал: «Я здесь, отец». Мой голос мало походил на голос Лестата, но он
тут же успокоился, и мне даже показалось, что его мучения вот-вот прекратятся.
Но вдруг он вцепился в мою руку, как тонущий хватается за соломинку, и
судорожно заговорил о каком-то деревенском учителе (имени я не расслышал), что
он считал Лестата блестящим учеником и уговаривал отдать его в монастырскую
школу. Он проклинал себя за то, что отказался, забрал Лестата домой и сжег его
книги. «Ты должен простить меня, Лестат», – плакал он.
Я крепко сжал его руку в своей, надеясь, что это может сойти
за ответ, но он повторил: «У тебя есть все, что душа пожелает, но ты холоден и
груб, как я в те годы, когда наша жизнь состояла из голода, холода и каторжного
труда! Лестат, вспомни, ты был лучшим из всех! Бог простит мне, если ты
простишь».
В этот момент подлинный Исав появился в дверях. Я жестом
попросил его молчать; но он не обратил внимания, и мне пришлось вскочить с
постели, чтобы старик, услышав его голос, доносящийся издалека, не заподозрил
неладное. Лестат сказал, что, завидев его, рабы разбежались.
«Убей его, Луи! – Впервые я услышал мольбу в его
голосе. Он в ярости заскрипел зубами. – Ну же!»
«Подойди и скажи, что прощаешь ему все, даже то, что он
забрал тебя из школы!» – ответил я ему.
«Зачем, – прошептал Лестат с гримасой, сделавшей его
лицо похожим на череп, – забрал меня из школы! – Он воздел руки к
небу и прорычал: – Проклятье! Убей его!»
«Нет, – повторил я. – Либо ты простишь его, либо
убьешь сам. Выбирай».
