Старик умолял нас объяснить, в чем причина нашего спора.
«Сын мой, сын мой», – кричал он, и Лестат начал
приплясывать на месте, словно сумасшедший.
Я выглянул на улицу из-за занавесок. Рабы окружили дом. Цепь
медленно, но неотвратимо приближалась.
«Ты был Иосифом среди своих братьев, – говорил отец
Лестату, – ты был лучшим. Но откуда я мог знать? Я понял это, только когда
ты ушел из дома, долгие годы я не видел от них ни заботы, ни утешения. Ты
вернулся и забрал меня с нашей фермы, но ты изменился. Это был уже не ты. Не
тот мальчик, которого я знал».
Я схватил Лестата за рукав и силой доволок до кровати.
Никогда я не видел его таким слабым и одновременно разъяренным до последней
степени. Вырвавшись из моих рук, он склонился над подушкой и глядел на меня с
ненавистью. Я непреклонно произнес еще раз: «Прости его!»
«Все в порядке, отец, спи спокойно. Я не держу на тебя
зла», – сказал он высоким, натянутым голосом.
Старик повернулся на подушке, что-то тихо сказал с
облегчением, но Лестат уже встал. Остановившись в дверях, он сжал голову руками
и громко прошептал:
«Они идут! – Потом обернулся ко мне. – Прикончи
его. Ради Бога!»
Бедный старик не понял, что произошло, и даже не
пошевелился. Я только прокусил ему горло и оставил рану открытой: я не хотел
утолять свою темную страсть за счет его смерти. Невыносимо было даже думать об
этом. Не важно, что тело найдут в таком виде. Я был уже сыт по горло и домом, и
Лестатом, и ролью преуспевающего плантатора. Я решил сжечь дом. У меня было
много другой собственности, которой я владел под разными именами и держал про
запас.
Лестат отправился навстречу рабам. Без присмотра он мог
устроить такую бойню, что потом вряд ли отыскался бы хоть один живой свидетель
той ночи. Я решил последовать за ним. Прежде жестокость Лестата казалось мне
непостижимой, а теперь я сам обнажил клыки на этих людей. Едва завидев меня,
они убегали, неуклюжие, охваченные страхом смерти, в животном безумии. Сила
вампира безгранична, и скоро мы с Лестатом остались одни. И тогда я взял факел,
вернулся в дом и поджег его.
Лестат бросился ко мне.
«Что ты делаешь! – кричал он. – Ты сошел с ума!»
Но огонь уже охватил стены и пол, и остановить его было невозможно. «Они же
сбежали. Ты сам, своими руками уничтожил такое богатство!» Он бегал кругами по
любезной его сердцу гостиной, все еще не веря, что хрупкое великолепие вскоре
исчезнет навсегда.
«Вытаскивай гроб, до рассвета осталось всего три
часа», – сказал я ему.
Дом превращался в погребальный костер.
– Огонь мог повредить вам? – спросил юноша.
– Еще бы, – ответил вампир.
– Вы укрылись в часовне? Там было безопасно?
– Нет. Около полусотни рабов разбежались по всей
округе. Многие не хотели оказаться в положении беглых и поспешили к Френьерам и
на плантацию Бель-Жарден, вниз по реке. Мне совершенно не улыбалось оставаться
в Пон-дю-Лак. А ехать куда-то уже не было времени.
– Бабетта! – вдруг осенило юношу.
Вампир улыбнулся.
– Да, я пошел к Бабетте. Она по-прежнему жила на
плантации вместе с молодым мужем. Я погрузил гроб на повозку и отправился к
ней.
– А Лестат?
Вампир вздохнул.
– Он пошел со мной. Он пытался убедить меня поехать с
ним в Новый Орлеан, но я сказал, что собираюсь укрыться у Френьеров, и он
согласился с моим выбором. Мы могли не успеть добраться до города: уже начинало
светать, хотя для обычных человеческих глаз все вокруг по-прежнему скрывала
непроглядная тьма.
Я однажды навещал Бабетту уже после гибели ее брата. Я
говорил вам, что она вызвала бурю возмущения и негодования среди близких и
дальних соседей тем, что не уехала и осталась на плантации не только без
мужчины, но даже и без старшей женщины в доме. Ей приходилось содержать дела в
порядке, чтобы противостоять общественному остракизму. Само по себе богатство
ничего не значило для нее. Семья, продолжение рода… вот что ее заботило. Она
научилась управлять плантацией, но такая жизнь угнетала ее, и внутренне она
почти сдалась. Однажды вечером в саду я подошел к ней. Не позволяя, как и в
первый раз, разглядеть меня, я заставил свой голос звучать как можно более
нежно и убедительно, напомнил о своем прошлом визите и сказал, что знаю обо
всех ее бедах и печалях. «Не рассчитывай встретить сочувствие у людей, –
сказал я. – Они глупы. Нет ничего удивительного, что, по их мнению, ты
должна отказаться от плантации после смерти брата. Распоряжаться чужой судьбой
очень легко. Надо бросить им вызов, достойно и с верой в свою правоту». Она
слушала меня, не проронив ни единого слова. Я посоветовал ей устроить большой
бал в Новом Орлеане под каким-нибудь благовидным, лучше всего религиозным,
предлогом. Ей наверняка не составило бы труда договориться с одним из женских
монастырей насчет проведения благотворительного вечера. В качестве компаньонов
пригласить друзей ее покойной матери, а самое главное – делать все с абсолютной
уверенностью. Уверенность и достоинство – вот залог ее успеха.
Бабетта сочла идею гениальной.
«Я не знаю, кто вы такой, да и вряд ли вы скажете, –
обратилась она ко мне (я и впрямь не собирался открываться перед ней), –
но я думаю, что вы – ангел, посланный мне Господом». И она принялась умолять
меня показать лицо. Я сказал «умолять», хотя это слово вряд ли подходит
Бабетте. Она никогда никого ни о чем не просила. Дело даже не в гордости,
просто мольбы сильных и честных людей в большинстве случаев похожи скорее на…
Но я вижу, вы хотите что-то спросить. – Вампир прервал свой рассказ.
– Нет, нет, – смутился молодой человек.
– Спрашивайте, не стесняйтесь. Если бы я хотел скрыть
от вас что-то… – лицо вампира на мгновение потемнело. Он нахмурился, и над
левой бровью обозначилась маленькая ямочка, похожая на отпечаток пальца на
сырой глине. Странное выражение глубокого страдания исказило его тонкие
черты. – Если бы я хотел что-то скрыть от вас, – повторил он, –
то не стал бы упоминать об этом вовсе.
Юноша завороженно смотрел в его глаза, на тонкие лучи
ресниц, нежную кожу век.
– Спрашивайте, – повторил вампир.
– Вы так говорили про Бабетту, что мне показалось,
будто у вас к ней особое чувство.
– Вы думаете, я на это не способен?
