– Да нет, наоборот. Взять, например, того же отца
Лестата: вы оставались рядом с ним, хотя сами подвергались серьезной опасности.
Вам было жаль молодого Френьера, когда Лестат собирался убить его… все это вы
объяснили. Но меня волнует другое… Было ли ваше чувство к Бабетте большим, чем
просто жалость и сострадание?
– Вы имеете в виду любовь, – сказал вампир. –
Почему не назвать вещи своими именами?
– Потому что вы говорили об отчуждении вампиров от
обычных людей.
– Разве нельзя сказать того же об ангелах?
Юноша на секунду задумался.
– Да, – ответил он.
– Но разве ангелы не могут любить? Разве они не взирают
на лик Божий с беспредельной любовью?
– Любовью или поклонением?
– А это не одно и то же? – задумчиво протянул
Луи. – В чем же разница? – Не для юноши был этот вопрос. Луи
обращался к себе самому.
– Ангелы знают любовь и гордость… гордыню падения… и
ненависть. Чувства существ, отрешенных от мира, сильны и огромны и слиты
воедино с волей. – Он не отрываясь смотрел на стол, словно обдумывая
заново ответ, и не мог найти верных слов. – Да, это было глубокое чувство.
Но не самое сильное в моей жизни. – Он поднял глаза на юношу. –
Бабетта была для меня в своем роде идеальным человеческим существом.
Вампир повернулся и посмотрел в окно, складки его плаща
мягко пошевелились. Юноша наклонился, проверил ленту, вытащил из портфеля
другую кассету, извинился перед собеседником за задержку и вставил ее в
диктофон.
– Наверное, мой вопрос слишком личный.
– Ничего подобного. – Вампир резко повернулся к
нему. – Это был верный вопрос. Да, я знаю любовь, и я по-своему любил
Бабетту. Но это не была главная любовь моей жизни. Она была предтечей.
Но вернемся к моему рассказу. Благотворительный бал Бабетты
прошел успешно, и ее возвращение в общество состоялось. Большой капитал стер
последние сомнения в умах родителей и поклонников, и вскоре она вышла замуж.
Летними вечерами я часто навещал ее, ничем не выдавая своего присутствия, и ее
счастье делало счастливым и меня самого.
А теперь я привел к ней Лестата. Он бы давно уже убил всех
Френьеров, если бы я не мешал, и сейчас он решил, что наконец-то пробил его час
и что я заодно с ним. «Какая польза нам от их смерти? – Я хотел его сразу
разуверить. – Ты зовешь меня идиотом, а сам ведешь себя как последний
дурак. Ты думаешь, я не знаю, зачем ты превратил меня в вампира? Ты не смог бы
прожить без меня, не справился бы с самой простой проблемой. Годами я делал за
тебя все, а ты бил баклуши с чувством самодовольного превосходства. Ты
рассказал мне все, что знаешь, и у меня теперь нет ни малейшей надобности в
тебе. Наоборот, это я тебе нужен. Так вот, если ты дотронешься хотя бы до
одного из Френьеров, я тут же избавлюсь от тебя. Между нами начнется война, и
вряд ли стоит объяснять, что в одном мизинце у меня больше здравого смысла, чем
у тебя в голове. Так что смотри сам».
Странно, но мои слова его напугали. Он, естественно, стал
говорить, что ему известно многое, о чем я еще не знаю: о разных опасностях,
подстерегающих вампиров, о каких-то особых типах людей, убийство которых может
оказаться гибельным для меня самого, о местах на земном шаре, куда мне не
следует попадать по той же причине, и прочую чепуху, вызывавшую у меня едва
переносимое раздражение. Впрочем, на этот раз за недостатком времени я не
обращал на него особого внимания. Приблизившись к плантации Френьеров, мы
увидели свет в доме надсмотрщика. Он пытался успокоить рабов, убежавших с
Пон-дю-Лак, и своих собственных. Отблески пожара все еще виднелись на фоне
темного неба. Бабетта, полностью одетая и очень деловитая, отправляла повозки с
людьми и инструментами на помощь в борьбе с огнем. Испуганных рабов с моей
плантации собрали в отдельную группу, и никто тогда еще не верил их рассказам о
случившемся. Бабетта знала, что произошло нечто ужасное, и подозревала
убийство, но не допускала даже мысли о сверхъестественном. Отдав необходимые
распоряжения, она ушла в кабинет – занести запись о пожаре в дневник. Там я и
нашел ее. Уже почти рассвело. У меня оставалось в запасе всего несколько минут,
чтобы убедить ее помочь нам. Я заговорил, стоя за ее спиной, и запретил ей
оборачиваться. Она подчинилась, спокойно выслушала меня. Я объяснил, что мне
нужна комната, чтобы передохнуть.
«Я приходил к тебе раньше и ни разу не причинил тебе зла.
Все, чего я прошу, – ключ и обещание, что никто не попытается войти в
комнату до полуночи. Завтра вечером я расскажу тебе все». Я был на грани
отчаяния: небо на востоке уже начинало светлеть. Лестат стоял с гробами в саду
неподалеку от дома.
«Почему вы пришли именно ко мне?» – спросила она.
«А к кому же? – отозвался я. – Разве не я
протягивал тебе руку, когда ты больше всего нуждалась в помощи, окруженная
слабыми и беззащитными людьми, судьба которых целиком зависела от тебя? Разве
не я дважды давал тебе верный совет и потом с радостью следил за твоей
счастливой и спокойной жизнью? – Через окно я видел, что Лестата уже
охватывает паника. – Дай мне ключ от любой комнаты. И пусть никто не
подходит к ней до заката. Я клянусь, тебе не придется пожалеть о сделанном».
«А что, если я откажусь… вдруг вас послал дьявол?» – она
собиралась обернуться.
Я протянул руку и потушил свечу. Она видела мой силуэт на
фоне сереющих окон.
«Если ты не поможешь мне, если ты думаешь, что я слуга
сатаны, я умру, – ответил я. – Молю тебя, дай ключ. Я мог бы убить
тебя прямо сейчас, понимаешь? – Я шагнул к ней, решившись в отчаянии
показать свое лицо. Она отпрянула и схватилась за ручку кресла, судорожно
глотая воздух. – Не бойся. Уж лучше я умру, чем подниму на тебя руку.
Умру, если ты не дашь ключ».
Она согласилась. Уж не знаю, что она подумала, но она дала
мне ключ от одного из винных подвалов. Я не сомневался, что она видела, как мы
с Лестатом затаскивали туда гробы. Оказавшись в безопасности, по крайней мере
временной, я запер дверь и забаррикадировал ее изнутри. На следующий вечер,
когда я проснулся, Лестат уже был на ногах.
– Значит, она сдержала слово?
– Более того. Она не только не пыталась открыть дверь,
но даже еще раз закрыла ее на ключ снаружи.
– Но она же наверняка слышала рассказы рабов.
– Конечно. Лестат первым обнаружил, что дверь заперта с
обратной стороны, и пришел в дикую ярость. Он хотел как можно скорее попасть в
Новый Орлеан. Он стал подозревать меня.
«Я терпел тебя только из-за отца, – говорил он, тщетно
пытаясь найти выход из запертой клетки. – Учти, теперь я тебе больше не
верю».
