– Я говорил о плантациях. Кстати, может быть, из-за них
я и стал вампиром. Но об этом после. Мы жили роскошно, но в то же время очень
просто. Мы очень любили наш мир. Во Франции нам никогда не было бы так хорошо.
Может, то была только выдумка, очарование дикой и девственной природы, но разве
это важно? Я помню мебель, выписанную из Европы. – Вампир
улыбнулся. – И клавесин… Прелестная вещица. Моя сестра часто играла на
нем. Летними вечерами она сидела за клавишами спиной к раскрытым окнам. Помню
быструю невесомую музыку и болота, простиравшиеся за окном; бархатистые
кипарисы, плывущие на фоне вечернего неба, и звуки болот: голоса животных и
пение птиц. В этой глуши мебель розового дерева казалась еще более ценной, а
музыка – такой нежной и такой желанной. Мы любили нашу жизнь в глуши, хотя
глицинии опутали окошко мансарды и умудрились врасти в белую кирпичную кладку
меньше чем за год… Да, мы все любили эту жизнь, все – кроме моего младшего
брата. Я не помню, чтобы хоть раз он пожаловался или посетовал, но я чувствовал
– у него неладно на душе. Отец к тому времени уже умер, и я, как глава семьи,
должен был постоянно защищать брата от матери и сестры. Они требовали, чтобы он
ездил вместе с нами в гости и на вечеринки в Новый Орлеан, а он этого терпеть
не мог. Он перестал участвовать в общих развлечениях лет, должно быть, в
двенадцать. Для него имели смысл только молитвы, молитвы и жития святых,
заключенные в толстые кожаные переплеты.
Я построил ему часовню неподалеку от дома, и он проводил там
целые дни – возвращался, когда уже начинало смеркаться. Это смешно: он так
отличался от нас, отличался от всех, а я был самым обычным человеком! Ничего
сверхъестественного во мне не было. – Вампир улыбнулся. – Иногда по
вечерам я приходил за ним к часовне. Он сидел на каменной скамейке в саду,
спокойный и отрешенный, а я рассказывал ему о своих бедах: о нерадивых рабах
или дурной погоде, о недоверии к надсмотрщику и торговым агентам… Словом, о
больших и маленьких заботах, которые составляли сущность моей жизни. Он сидел и
слушал, изредка вставлял замечания, всегда очень благожелательные, и всякий раз
я покидал его с осознанным чувством, что он разрешил за меня все вопросы. Я
думал, что ни в чем не смогу ему отказать, и поклялся, что не буду мешать ему
стать священником, пусть это даже разобьет мне сердце. Конечно, я заблуждался.
Вампир замолчал.
Юноша тоже молчал и смотрел на него. Затем, словно
пробудившись от глубокой задумчивости, спросил, подбирая слова:
– То есть… Он не захотел стать священником?
Вампир ответил ему долгим взглядом, словно пытаясь постичь
смысл сказанного. Потом сказал:
– Нет, это насчет себя я ошибался – когда думал, что не
смогу ему отказать. – Он отвел глаза и взглянул в окно. – У него
начались видения.
– Настоящие видения? – помедлив, спросил юноша.
– Не знаю, но тогда я ему не поверил. Это случилось
впервые, когда брату исполнилось пятнадцать. Он был красив: нежная чистая кожа,
огромные голубые глаза. К тому же, в противоположность мне, он отличался
крепким телосложением… Но главное – его глаза. Когда я смотрел в них, мне
казалось, что я стою на самом краю света совсем один… на овеваемом ветром
песчаном берегу океана, а вокруг тишина, только рокот волн, накатывающих на
берег… Да, – продолжал он, по-прежнему глядя в окно, – у брата
начались видения. Сначала он говорил об этом намеками. Он ничего не ел и почти
переселился в часовню, но и там все запустил: перестал зажигать свечи, менять
покров на алтаре и даже не выметал заносимые ветром листья.
Дни и ночи он стоял на коленях на голом каменном полу перед
алтарем. Однажды вечером я встревожился не на шутку. Целый час я смотрел на
него из беседки, увитой розами. Брат ни разу не поднялся с колен и не опустил
молитвенно сложенных рук. Рабы думали, что он сошел с ума. – Брови вампира
удивленно поползли вверх. – Сам я считал, что он просто не в меру усерден,
что в своей любви к Богу он зашел слишком далеко. Потом он рассказал мне о
видениях подробно. Он говорил, что ему явились святой Доминик и сама Дева
Мария. Они сказали, что он должен продать всю нашу собственность в Луизиане –
все, что у нас есть, – а вырученные деньги потратить на богоугодные дела
во Франции. Сам же он станет великим религиозным лидером и, возродив любовь к
Богу в сердцах людей, будет бороться с атеизмом и Революцией. Своих денег у
него, конечно же, не было – значит, это мне следовало продать плантации и дома
в Новом Орлеане, а деньги отдать ему.
Вампир снова умолк. Юноша изумленно глядел на него.
– Простите, – наконец очнулся он. – И что же?
Вы продали плантации?
– Нет, – ответил вампир. Его лицо было невозмутимо
и спокойно, как и прежде. – Я рассмеялся ему в лицо. Он пришел в ярость.
Так приказала сама Дева Мария, кричал он, и кто я такой, чтоб не подчиняться? В
самом деле, кто? – повторил вампир тихо, словно заново обдумывая ответ на
этот вопрос. – Чем отчаянней он старался убедить меня в своей правоте, тем
громче я смеялся. Я сказал, что его слова – полнейшая чушь и бессмыслица,
порождение незрелого и даже болезненного ума. Я говорил, что постройка часовни
была ошибкой и что я прикажу разрушить ее немедленно, а сам он начнет ходить в
школу в Новом Орлеане и забудет про видения и прочий вздор. Не помню точно, что
я еще наговорил. В памяти остались только гнев и разочарование, переполнявшие
мою душу. Именно это я пытался скрыть за высокомерным смехом и суровой
отповедью. Я и впрямь был горько разочарован. Я не поверил ни единому слову
брата.
– Вас можно понять, – заметил юноша,
воспользовавшись наступившей паузой; его лицо уже не выражало такого
откровенного удивления. – Никто бы ему не поверил.
– Можно понять? – Вампир взглянул на него. –
Я вел себя отвратительно, как отъявленный эгоист. Попробую объяснить. Я уже
говорил, что любил брата. Иногда мне казалось, что он святой. Точнее говоря, я
хотел в это верить. Я уважал его мысли и молитвы и твердо решил, что помогу ему
принять сан. Но… Если бы мне рассказали, что в Арле или Лурде появился святой,
которому является Дева Мария, я бы поверил – ведь я был католиком и искренне
верил в святых: ставил свечи перед мраморными статуями в церквах, знал их имена
и изображения, разбирался в символах и молитвах, – но я не верил, не мог
поверить своему брату. Я не только не верил в его видения, но даже сама суть
его слов была мне чужда. Вы спросите – почему? Потому что это был мой брат.
Может быть, он святой и уж наверняка особенный, не такой, как все, – но только
не Франциск Ассизский. Ни за что на свете: кто угодно, только не мой брат. Вот
почему я вел себя как эгоист, понимаете?
Юноша немного подумал и кивнул.
– Может, у него и правда были видения, – сказал
вампир.
– То есть… вы не знаете… наверняка?
