Вначале она покачала головой, но затем, глядя на меня
умоляюще, спросила:
«Это правда?»
«Я вижу, ты не собираешься исповедоваться, – заметил
Лестат. – Тогда мне придется закрыть крышку».
«Прекрати издеваться над ней, Лестат!» – крикнул я.
Девушка снова зарыдала, и я почувствовал, что больше не могу
это выносить. Я склонился над ней и взял ее руку. И решил прекратить страдания
несчастной, как только она закончит исповедь.
«Я не могу припомнить сейчас свои грехи», – обратилась
она ко мне.
«Это не важно. Просто скажи Богу от чистого сердца, что
раскаиваешься в них, – ответил я. – Потом ты умрешь и обретешь
покой».
Успокоенная моими словами, она легла на спину и закрыла
глаза. И тогда я вонзил зубы в ее кровоточащую кисть. Она слегка пошевелилась,
точно во сне, и прошептала чье-то имя. Скоро ритм ее сердца стал замедляться.
Завороженный, я заставил себя оторваться от раны. Прислонился к косяку, голова
у меня кружилась. Словно во сне, я видел ее, лежащую неподвижно. Лестат сидел,
точно плакальщик у гроба, горела свеча.
«Луи, – позвал меня Лестат. Его лицо было совершенно
спокойно. – Неужели ты так и не понял? Ты обретешь покой в душе только
тогда, когда научишься делать это каждую ночь. У тебя нет выбора!»
Его голос звучал тихо, почти нежно. Он встал и положил мне
руки на плечи. Я вышел в гостиную, избегая его прикосновения, но не решаясь
оттолкнуть его. Лестат пошел следом.
«Пойдем вместе, – сказал он. – Уже поздно, а ты
еще голоден. Позволь показать тебе, кто ты на самом деле. Прости, что я не
помог тебе раньше. Пошли!»
«Нет, Лестат. Это не для меня, – ответил я. – Ты
выбрал не того компаньона».
«Но, Луи, ты даже не пробовал!» – сказал он.
Вампир остановился и изучающе посмотрел на собеседника. Тот
изумленно молчал.
– Лестат не ошибся: я был еще голоден. Потрясенный
увиденным, я безропотно позволил вывести себя из гостиницы через черный ход.
Ступив на узенькую улочку, мы тут же оказались в гуще толпы. Люди шли из
танцевального зала на Конде-стрит, в соседних гостиницах проходили званые
вечера, и на каждом шагу встречались семьи плантаторов в полном составе. В этой
невообразимой толчее мы с трудом протискивались вперед. Мне казалось, что я
схожу с ума; впервые с тех пор, как я оставил смертную жизнь, у меня на сердце
лежала такая страшная тяжесть. Потому что Лестат сказал правду. Я знал, что
только в миг убийства моя душа обретает мир и покой, что кровь животных вместо
человеческой только усугубляет жажду, что именно эта жажда толкает меня к людям
и я смотрю на их жизнь словно сквозь стекло. Я так и не стал вампиром. Из
глубины своей боли я задавал себе детские, нелепые вопросы: а вдруг еще можно
вернуться назад? можно стать человеком? Теплая кровь девушки струилась по моим
венам и наполняла меня силой, но я все равно терзался сомнениями. Лица
проходивших людей напоминали огоньки свечей в темном, безбрежном море ночи, и
мне казалось, что я тону в нем, мучимый тоской и жаждой. Я кружил по улицам,
смотрел на звезды и повторял про себя: «Это правда: только убийство дает мне
облегчение. Но эта правда невыносима».
И вдруг я очнулся. Улица, на которой мы очутились, была тиха
и пустынна. Она пролегала рядом с крепостной стеной, вдали от старого города.
Здесь не было фонарей. Лишь кое-где в окнах горел свет, слышались отдаленные
голоса и смех. На самой же улице не было ни души. Легкий и влажный ветер с реки
вливался в горячий ночной воздух. Лестат стоял рядом, неподвижный, точно
каменное изваяние. За длинными рядами низких остроконечных крыш вздымались тени
могучих дубов, и их кроны, покачиваясь, рождали мириады звуков, заполнявших все
пространство от мостовой до низко висящих звезд. Боль на мгновение оставила
меня. Я закрыл глаза и слушал легкое пение ветерка и тихий плеск воды. Мне
удалось забыться… ненадолго. Я знал, что это скоро кончится, что покой, словно
птица, выскользнет из рук и улетит прочь, а я в отчаянии брошусь следом, тщетно
пытаясь обрести его вновь, более одинокий, чем любое из существ, сотворенных
Богом. В тот же миг я услышал голос, тяжелым рокотом ворвавшийся в волшебную
паутину звуков ночи: «Делай то, что велит твоя природа. Призрак, за которым ты
гонишься, всего лишь тень настоящего. Отбрось сомнения и следуй своим путем».
Все исчезло. Я стоял потрясенный. Подобно девушке из гостиницы, я готов был
согласиться на все, что угодно. Лестат кивнул мне, и я машинально повторил его
движение.
«Твои мучения ужасны, – сказал он. – Ты так сильно
чувствуешь боль, потому что ты – вампир. Ты же не хочешь, чтобы так
продолжалось дальше?»
«Да», – ответил я. Он сжал мою руку.
«Тогда не отворачивайся от того, что тебе суждено. Пойдем».
Он быстро повел меня по улице, оборачиваясь и с улыбкой
протягивая руку каждый раз, когда я отставал. Я снова был зачарован его
близостью, как в ту ночь, когда он вошел в мою жизнь и убедил стать вампиром.
«Зло – абстрактное понятие, – шептал он. – Мы
бессмертны, и перед нами открыты двери обильных пиров и празднеств, радость
которых недоступна человеческому разуму и рождает у смертных скорбь и тоску.
Бог берет без разбору богатых и бедных. Так станем поступать и мы, потому что
нет на свете существ, стоящих ближе к нему, чем мы – демоны, не заключенные в
смердящих кругах ада, но вольные гулять по его царству где вздумается. Ты
знаешь, чего я хочу сегодня ночью? Ребенка. Во мне проснулось материнское
чувство… Я хочу ребенка!»
Мне следовало догадаться, что он имеет в виду, но он словно
заколдовал меня. Он играл со мной, как с человеком, вел за собой и повторял:
«Твоя боль скоро пройдет!»
Мы завернули за угол и вышли на улицу, освещенную яркими
окнами. Здесь сдавались комнаты для приезжих и матросов. Вслед за Лестатом я
вошел в узкую дверь и очутился в пустом каменном коридоре. Там было так тихо,
что собственное дыхание напомнило мне шум ветра. Лестат прокрался вперед, и его
тень появилась в пятне света, упавшем из открытой двери, рядом с другой тенью,
тенью человека. Я увидел головы, склонившиеся друг к другу, и услышал шепот,
похожий на шуршание сухих листьев, такой тихий, что нельзя было разобрать ни
слова.
«В чем дело?» – спросил я, когда он вернулся, и подошел к
нему поближе. Я боялся, что вспыхнувшее во мне возбуждение может угаснуть. Я
увидел снова страшную ночную пустыню одиночества и вины.
«Она там! – сказал он. – Та, которую ты ранил.
Твоя дочь».
«Я не понимаю, о чем ты говоришь!»
«Ты спас ее, – прошептал он. – И я это знал. Ты
оставил окно открытым. Прохожие услышали детский плач, нашли ее и принесли
сюда».
