«Наверное, он просто не мог умереть… А что, если он и мы… и
правда бессмертны?»
Она смотрела на меня и молчала.
«Сознание в этом ужасном теле… – я отвел глаза. –
Если так, то почему бы сознанию не присутствовать в чем угодно: в огне,
солнечном свете… Какая разница?»
«Луи, ты просто боишься, – мягко сказал Клодия, –
и не хочешь побороть страх. Ты не понимаешь: страх опасен. Мы узнаем ответ. Мы
найдем тех, кто владеет этими знаниями издревле, с тех пор как вампиры
появились на земле. Это наше право, право первородства, а Лестат лишил нас его
и поэтому заслужил смерть».
«Но он не умер…» – сказал я.
«Он мертв, – ответила она. – Никто не мог выйти из
этого дома, кругом были люди, так что он погиб, как и этот припадочный эстет,
его друг. Сознание… Разве это важно?»
Она собрала карты и отложила их, жестом попросила меня
подать со столика возле койки ее книги. С ними она не расставалась. Это были
разные сведения о вампирах, она штудировала их, как учебники. Там не было ни
английских романов ужасов, ни рассказов Эдгара По, никакой фантастики, только
сухие отчеты о появлении вампиров в Восточной Европе. Она молилась на свои
книги, как на Библию; вычитала, что в этих странах останки вампиров сжигали, но
сперва отрубали голову и втыкали в сердце кол. Она читала их и перечитывала;
пока мы пересекали Атлантику, она выучила почти наизусть записки
путешественников, ученых и миссионеров. И составила план нашего путешествия по
суше, без бумаги и карандаша – все держала в голове. Мы не будем заезжать в
блистательные европейские страны, мы сойдем на побережье Черного моря, в Варне,
углубимся в Карпаты и там, среди глухих деревушек, начнем свои поиски.
Не о том мечтал я. Мне хотелось повидать другой мир, обрести
другие знания, и Клодия пока не могла меня понять. Я так давно хотел увидеть
Европу, ее древние страны, великие города; но Клодия настояла на своем. Корабль
прошел Гибралтарский пролив, и мы уже плыли по Средиземному морю.
Я ждал встречи с его голубыми волнами, но это было ночное
море, и я напрасно мучился, пытаясь вспомнить, каким оно было в годы моего
детства. Средиземное море стало для меня черным навсегда. В короткие холодные
предрассветные часы, когда даже Клодия засыпала, утомленная чтением и голодом,
потому что из осторожности мы почти всегда голодали, я опускал к самой воде
фонарь, но ничего не мог разглядеть, кроме черных волн, и только отраженный луч
глядел на меня из глубин немигающим глазом, как будто хотел сказать: «Луи, лишь
черная тьма – твой удел. Это не твое море. Прекрасные сказания человечества, их
вечные ценности – это все не для тебя».
И с тоской я думал о встрече с вампирами Старого Света, с
такой горечью, что воздух, казалось, терял свою свежесть. Какую тайну, какую
истину могут нам открыть эти ночные чудовища? Зачем нам эти страшные знания,
зачем вообще их искать? О чем может поведать один проклятый другому?
Я так и не сошел на берег в Пирее, но в мыслях бродил по
Акрополю, глядел на луну над развалинами Парфенона, измеряя собственное
ничтожество величием его колонн; гулял по улицам, которыми ходили греки,
погибшие при Марафоне, слушал шелест древних олив. То были памятники
бессмертным, а не живым мертвецам. Эти тайны выдержали проверку временем, и я
только начинал постигать их. Но я все равно возвращался к цели наших поисков,
снова и снова спрашивал себя, стоит ли нам открыто задавать вопросы, ведь это
огромный риск: ответ может быть непредсказуем, страшен, трагичен. Мне ли этого
не знать? Я присутствовал при смерти собственного тела, видел, как все
человеческое во мне увядает и умирает, чтобы снова связать меня неразрывной
цепью с миром, в котором я – изгнанник, мертвый призрак с живым сердцем.
Я вспомнил зимнюю ночь в Новом Орлеане, когда бродил по
кладбищу Сент-Луи и вдруг увидел сестру. Она состарилась, сгорбилась; она несла
букет белых роз, бережно завернутый в пергамент, и, склонив седую голову,
медленно брела сквозь зловещую тьму к могиле своего брата Луи. Рядом лежал и
наш младший брат.
Она шла проведать того Луи, который сгорел в Пон-дю-Лак и
оставил огромное наследство своему неизвестному крестнику и тезке. Она принесла
брату Луи белые розы, словно я умер только вчера и не прошло полвека, словно
ее, как и меня, все еще мучили воспоминания. Глубокая печаль заострила черты ее
прекрасного лица, согнула ее хрупкие плечи. И я ничего не мог сделать. Не мог
коснуться ее серебристых волос, прошептать, как люблю ее. Я не хотел, чтобы ее
горе сменилось смертельным ужасом. И оставил ее наедине с печалью, оставил
навсегда.
Я слишком много и долго мечтал, но я был узником этого
корабля и этого тела, которое зависит от каждого восхода солнца, как никакое
другое. Мое сердце стремилось в горы Восточной Европы в надежде найти ответы на
вопросы: почему Бог допускает такие страдания? Почему Бог позволил им начаться
и как можно положить им конец? Пока я не узнаю ответы, у меня не хватит
мужества покончить с этим. И наконец Средиземное море сменилось Черным.
Вампир вздохнул. Юноша сидел, подперев щеку ладонью, его
глаза покраснели от усталости, но он ждал продолжения.
– Вы думаете, я с вами играю? – спросил Луи, на
мгновение нахмурив брови.
– Нет, – поспешно ответил юноша. – И я не
буду ничего спрашивать. Вы сами расскажете, когда захотите.
Вдруг из глубины дома донесся приглушенный шум, – это
был старый дом в викторианском стиле, – кто-то тяжело ступал по дряхлым
половицам. Впервые посторонний звук вмешался в разговор, юноша посмотрел на
дверь, удивленно огляделся, словно только что вспомнил, где находится. Вампир
не шевельнулся. Он смотрел в пустоту; в мыслях он был далеко отсюда.
– Та деревня… Я уже не помню, как она называлась. Она
находилась в нескольких милях от побережья, мы добрались туда в экипаже. Что
это был за экипаж! Клодия постаралась на славу. Этого и следовало ожидать, но
меня такие вещи всегда заставали врасплох. В Варне я заметил, что она опять
переменилась. Это была моя дочь, но в равной мере и дочь Лестата. Она переняла
мое отношение к деньгам, а у Лестата научилась тратить их направо и налево. Она
наняла самый роскошный черный дилижанс, который отыскался в Варне; на его
кожаных сиденьях можно было разместить целый отряд путешественников, не говоря
уже о мужчине, ребенке и резном дубовом ящике. Сзади были прикреплены два
сундука с самой лучшей одеждой, какую только можно было достать в местных
магазинах. Огромные колеса на мягких рессорах с пугающей легкостью и быстротой
катили весь этот груз по извилистым горным дорогам. Это было волнующее
переживание. Наши лошади неслись по незнакомой, странной стране, и мерно
покачивался дилижанс.
