– Ну, пойдем, – сказал Мариус. – Дело сделано. Все
следы стерты. Но обещай мне от всей своей старинной римской католической души,
что не отправишься на поиски Плата. Миллион пар глаз смотрели на него, Сантино,
и ничего не изменилось. Мир остался прежним, под небом в каждом квадранте
умирают дети, голодные и одинокие.
Дальше я не мог рисковать.
Я отклонился от курса, обыскивая ночь, как луч маяка, выбирая
смертных, кто может заметить, как они покинули здание, где занимались делом
чрезвычайной важности, но они удалились слишком незаметно, слишком быстро.
Я почувствовал, как они ушли. Я почувствовал, как внезапно
пропало их дыхание, их пульс, и я знал, что их унес ветер.
Наконец, по прошествии еще часа, я дал своим глазам обойти
те же старые комнаты, где бродили они.
Все было спокойно у бедных одурманенных техников и
охранников, которых ввели в транс белолицые призраки из другого мира,
выполнявшие свою отвратительную задачу.
К утру обнаружат кражу, обнаружат, что вся работа пропала, и
Дорино чудо получит очередное печальное оскорбление, что только ускорит потерю
интереса к нему.
У меня все воспалилось. Я сухо, хрипло расплакался, не в
состоянии даже набрать в себе слез.
Кажется, один раз я заметил свою руку, гротескные когти,
скорее освежеванные, чем обгоревшие, и глянцево-черные, какими я их и помнил –
или видел.
Потом меня начала терзать одна загадка. Как же я смог убить
злого брата моей бедной возлюбленной? Как могло это быстрое страшное правосудие
быть чем-то, кроме иллюзии во время моего подъема и падения под тяжестью
утреннего солнца?
А если на самом деле этого не произошло, если я не осушил
досуха этого жуткого мстительного брата, значит, они – просто сон, моя Сибил и
мой маленький бедуин. Ну неужели это будет последним кошмаром?
Ночь достигла самого страшного часа. В оштукатуренных
комнатах глухо били часы. Под колесами трещал вспененный снег. Я еще раз поднял
руку. Неизбежный хруст и щелчок. Меня засыпало осколками льда, словно битым
стеклом!
Я посмотрел вверх, на чистые, искрящиеся звезды. Как они
прекрасны – сторожевые стеклянные шпили с прикрепленными к ним золотыми
квадратиками света, рядами вырезанные резко вдоль и поперек, испещряющие
воздушную черноту зимней ночи. А вот и ветер-тиран, шуршащий в хрустальных
каньонах, достигающий маленькой заброшенной постели, где лежит один забытый
демон, глядя воровским взглядом огромной души на приободрившиеся в городских
огнях облака. Звездочки, как же я вас ненавидел, как я завидовал, что в этом
призрачном вакууме вам удается с такой решимостью следовать намеченному курсу.
Но я уже ничего не ненавидел. Моя боль очистила меня от
всего недостойного. Я следил, как небо затягивается облаками, поблескивает, на одну
великолепную спокойную секунду превращается в бриллиант, а затем мягкий белый
туман снова поглощает золотистые отблески городских фонарей и посылает им в
ответ мягчайший, легчайший снег.
Он упал на мое лицо. Он упал на мою вытянутую руку. Он падал
на все мое тело, тая крошечными волшебными снежинками.
– А теперь взойдет солнце, – прошептал я, словно меня
обнял некий ангел-хранитель, – и даже здесь, под перекошенным жестяным
навесом, через сломанный настил оно достанет меня и унесет мою душу к новым глубинам
боли.
В ответ раздался протестующий крик. Чей-то голос умолял,
чтобы этого не случилось. Мой голос, решил я, – конечно, как же обойтись
без самообмана? Безумие – считать, что я перенесу все эти ожоги и второй раз
вытерплю это по собственной воле.
Но голос принадлежал не мне. А Бенджамину, Бенджамину,
поглощенному молитвой. Выбросив вперед свой бесплотный глаз, я увидел его. Он
стоял на коленях в комнате, а она, как спелый сочный персик, спала среди
мягких, сбившихся в сторону покрывал.
– Ну, ангел, дибук, помоги нам. Дибук, ты уже приходил.
Приходи еще раз. Не беси меня, приходи!
– Сколько часов осталось до рассвета, маленький мужчина? –
прошептал я в его небольшое, похожее на морскую раковину ухо, словно сам этого
не знал.
– Дибук! – закричал он. – Это ты, ты говоришь со
мной! Сибил, проснись, Сибил!
– Нет, подумай, прежде чем будить ее. Это страшное задание.
Я не то потрясающее существо, на твоих глазах высосавшее кровь из твоего врага,
обожествлявшее ее красоту и твою радость. Если ты решил отдать долг, ты придешь
забрать чудовище, оскорбление для твоих невинных глаз. Но не сомневайся,
маленький мужчина, я буду с тобой навсегда, если ты окажешь мне эту услугу,
если ты придешь ко мне, если ты мне поможешь, потому что воля покидает меня, я
один, я хочу восстановиться, но сам справиться не могу, мои годы ничего не
значат, и мне страшно.
Он вскарабкался на ноги. Он встал и выглянул в далекое окно,
в окно, через которое я мельком подсмотрел за ним во сне его же смертными
глазами, но он меня увидеть не мог, я лежал на крыше внизу, под роскошной
квартирой, что он делил с моим ангелом. Он расправил свои квадратные плечики и,
серьезно нахмурив черные брови, превратился в точную копию византийской фрески:
херувим еще младше меня.
– Назови цену, дибук, я иду к тебе! – объявил он и
сложил в кулак свою могучую ручонку. – Где ты, дибук, чего ты боишься,
чего мы не победим вместе? Сибил, проснись, Сибил! Наш божественный дибук
вернулся, и мы нужны ему!
Глава 21
Они пошли за мной. Здание находилось рядом с их домом,
заброшенная груда металла. Бенджамин ее знал. Несколькими тихими
телепатическими фразами я попросил его принести молоток и ледоруб, чтобы
разбить оставшийся лед, а также захватить пару теплых одеял, чтобы завернуть
меня.
Я знал, что ничего не вешу. Сделав несколько болезненных
движений руками, я сломал еще часть прозрачного потолка. Своими когтистыми
руками я потрогал голову и выяснил, что ко мне вернулись волосы – по-прежнему
густые, каштановые. Я поднес прядь волос к свету, но боль в руке стала
невыносимой, и я уронил ее, не в состоянии пошевелить высохшими, искривленными
пальцами. Необходимо загипнотизировать их хотя бы для первой встречи. Нельзя им
смотреть на то, что от меня осталось, на черное кожаное чудище. Никакой
смертный не перенесет такого зрелища, какие бы слова ни сходили с моих губ.
Нужно как-то прикрыться.
Не имея зеркала, я не мог знать, как выгляжу и что конкретно
делать. Оставалось только воображать, воображать былые дни в Венеции, когда я
был красавчиком и прекрасно знал свою внешность по портновскому зеркалу, и
спроецировать этот образ прямо в их мысли, пусть на это потребуется вся
оставшаяся у меня сила; да, так я и сделаю, а еще нужно дать им указания.
