Крошечную часть своей силы я отдал на то, чтобы получить
телепатическое представление о нем их глазами: высокий кареглазый человек,
желтовато-белая кожа, впалые щеки, редеющие коричневые волосы, сшитый на заказ
итальянский костюм из блестящего черного шелка, блестящие бриллиантовые запонки
на дорогом полотне. Он дергался, шевелил пальцами, почти не мог твердо стоять
на ногах, в голове буйствовали головокружительный настрой, цинизм и безумное
любопытство. Жадные игривые глаза. Все затмевала безжалостность, и казалось,
что в нем присутствует ярко выраженная черта неподдельного, вскормленного
наркотиками безумия. Он гордился своими убийствами не меньше, чем царственным
костюмом и блестящими коричневыми ботинками на ногах.
Сибил подошла поближе к кровати, и резкий сладкий аромат ее
чистой плоти смешался с более тяжелым и густым запахом мужчины. Но я вожделел
его крови – крови, от которой из моего иссохшего рта чуть слюнки не потекли. Я
с трудом сдерживался, чтобы не вздохнуть под одеялом. Я почувствовал, что мое
тело вот-вот вырвется из болезненного состояния паралича.
Злодей оценивал обстановку, поглядывая по сторонам в
открытые двери, прислушиваясь, нет ли посторонних голосов, обсуждая сам с
собой, не стоит ли обыскать эти фантастические, битком набитые вещами,
беспорядочно разбросанные комнаты, прежде чем приступать к делу. Пальцы его
никак не могли успокоиться. Промелькнувшая в его голове мысль ясно дала мне
понять, что он понюхал принесенный Бенджи кокаин и немедленно захотел принять
еще порцию.
– Ну и ну, а ты красотка, юная леди, – сказал он Сибил.
– Хочешь, я подниму покрывало? – спросила она.
Я уловил запах маленького револьвера, засунутого за голенище
его высокого черного сапога, и другого оружия, очень качественного и
современного: абсолютно новая смесь металлических запахов, в кобуре под мышкой.
От него пахло и деньгами: характерный несвежий запах засаленных бумажных денег.
– Ну что, мужик, струсил? – хмыкнул Бенджи. – Так
открыть тебе покрывало? Скажи когда. Вот ты удивишься!
– Да нет там никакого трупа, – усмехнулся он. –
Может, сядем, поболтаем? Ведь на самом деле это не ваш номер? Похоже, вас,
детишки, требуется воспитать по-отечески.
– Труп весь обгорел, – сказал Бенджи. – Держись,
как бы тебе плохо не стало.
– Обгорел! – воскликнул мужчина.
Длинная рука Сибил внезапно отдернула покрывало. По моей
коже скользнул холодный воздух. Я уставился на отшатнувшегося мужчину, в чьем
горле застыл придушенный рев.
– Бога ради!
Мое тело подскочило в ответ на зов полного фонтана крови,
как отвратительная марионетка по велению дернувшихся веревочек. Я стукнулся о
него, плотно вцепился обожженными ногтями в его шею и слился с ним в
агонизирующем объятии. Потом быстро подхватил языком кровь, выступившую из
отметин, оставленных моими когтями, и, не обращая внимания на полыхающую в лице
боль, пошире раскрыл рот и вонзил клыки. Вот он и мой!..
Ни рост, ни сила, ни широкие плечи, ни огромные руки,
сжимающие мою раненую плоть, – ничто ему не помогало. Он был мой. Я втянул
первый густой глоток крови и подумал, что потеряю сознание. Но тело мое такого
не допустило бы. Мое тело приросло к нему, как будто оно целиком состояло из
прожорливых щупалец.
Его окутанные просветленным туманом мысли моментально
затянули меня в водоворот образов Нью-Йорка, бездумной жестокости и гротескных
ужасов, безудержной, питающейся наркотиками энергии и злобствующей веселости. Я
погрузился в эти картины. Быстрая смерть меня не устраивала. Мне требовалась
каждая капля его крови, а для этого сердце должно нагнетать ее без остановки,
сердце не должно сдаться.
Если я и пробовал раньше столь крепкую кровь, столь сладкую
и соленую кровь, то я этого не помнил: память просто не способна зарегистрировать
такой восхитительный вкус, абсолютный восторг утоленной жажды, удовлетворенного
голода, одиночества, растворившегося в жарких интимных объятиях в тот момент,
когда меня привел бы в ужас звук собственного бурлящего, напряженного дыхания,
задумайся я о нем хоть на секунду.
От меня исходил ужасный шум, противный чавкающий звук. Мои
пальцы массировали его крепкие мускулы, мои ноздри вжались в его изнеженную,
пахнущую мылом кожу.
– М-м-м-м, как же я тебя люблю, я ни за что на свете тебя не
обижу, чувствуешь, как приятно? – шептал я ему сквозь мелеющий ручеек
великолепной крови. – М-м-м-м, да, как приятно, лучше, чем самый дорогой
бренди...
От потрясения и недоверия он внезапно уступил, отдаваясь
исступленному бреду, каждому произнесенному мною слову. Я рванул его шею,
расширяя рану, поглубже врезаясь в артерию. Кровь хлынула новым потоком.
По моей спине побежали восхитительные мурашки; они
разбежались по рукам, по бедрам, по ногам. Боль и удовольствие смешались, а
горячая и живая кровь с силой проникала в мельчайшие волокна моей сморщившейся
плоти, накачивала мышцы под поджарившейся кожей, пропитывая даже костный мозг
скелета. Еще, этого мало.
– Не умирай, ты не хочешь умирать, нет, не умирай, –
напевал я, проводя пальцами по его волосам и чувствуя, как они становятся
пальцами, а не когтями птеродактиля, как минуту назад. Но они согрелись; по ним
разлился огонь, огонь полыхал в моих опаленных руках и ногах, на сей раз смерть
неизбежна, я больше не вынесу, однако пик уже достигнут и пройден, и теперь по
мне мчались интенсивные успокаивающие спазмы.
Мое лицо накачивалось кровью и горело, рот наполнялся вновь
и вновь, глотать стало совсем легко.
– Да-да, живой, ты такой сильный, удивительно
сильный... – шептал я. – М-м-м-м, нет, не уходи... еще рано, еще не
время.
У него подогнулись колени. Он медленно опустился на ковер, я
опустился следом, ласково притянув его за собой к краю кровати, а потом уронил
его рядом, и мы лежали, сплетенные, как любовники. В нем оставалось еще немало
крови – столько я в обычном состоянии ни за что бы не выпил, просто не захотел
бы.
Даже в тех редких случаях, когда, едва став вампиром,
жадный, молодой, я убивал по две-три жертвы за ночь, я никогда ни от кого так
глубоко не пил. Теперь я погрузился в темные вкусные отбросы, вытягивая сладкие
сгустки из самих сосудов, растворявшиеся на моем языке.
– Как же ты прекрасен... да... да...
Но его сердце на большее было не способно. Оно замедлилось и
забилось в неотвратимо смертоносном ритме. Я прикусил кожу его лица и сорвал ее
со лба, облизывая густую сеть кровоточащих сосудов, покрывавших его череп. Там
оставалось еще много крови, много крови, скрытой тканями его лица Я высасывал
ее из волокон и выплевывал их, обескровленные, белые, глядя, как эти отбросы
падают на пол.
