Я остановился на полпути и прислушался. Никогда еще я не
слышал таких прозрачных, просвечивающих нот, таких ярких и изысканно четких.
Ради чистого удовольствия я попытался определить различия между этим
исполнением и остальными, что я слышал в прошлом. Они все отличались друг от
друга, волшебные, глубоко задевающие душу, но этот вариант был просто
изумителен – быть может, причиной тому служили особенности грандиозного
концертного рояля.
На мгновение меня охватило горестное, ужасное, цепкое
воспоминание о том, что я увидел, когда прошлой ночью пил кровь Лестата. Я
позволил себе, выражаясь нашим невинным языком, оживить его в памяти, а потом
явственно покраснел, обнаружив приятную неожиданность: мне не придется ничего
рассказывать, я все продиктовал Дэвиду, а когда он отдаст мои копии, я доверю
их тем, кого люблю, тем, кто захочет знать, что я видел.
Что касается меня, я не собирался в этом копаться. Я не мог.
Слишком сильно я чувствовал, что тот, кого я видел по пути на Голгофу, будь он
настоящим или плодом фантазии моего греховного сердца, не хотел, чтобы я его
видел, и чудовищным образом оттолкнул меня. Я ощущал себя отвергнутым до такой
степени, что едва мог поверить, будто смог описать это Дэвиду.
Нужно было выбросить эти мысли из головы. Я наложил запрет
на всяческие отзвуки мрачных переживаний и снова отдался музыке Сибил, стоя под
дубами на извечном речном ветру, от которого в этих местах не скрыться, –
он охлаждал меня, успокаивал и заставлял чувствовать, что земля полна неукротимой
красоты даже для такого, как я.
Музыка третьей части достигла своей блистательной
кульминации, и я решил, что у меня вот-вот разорвется сердце.
Только когда отзвучали финальные аккорды, я осознал то, что
было очевидным с самого начала.
Не Сибил играла ту музыку. Не Сибил. Я знал каждый нюанс
трактовок Сибил. Я знал ее способы выражения; я знал качество тона,
неизбежно производимое ее неповторимыми прикосновениями. Хотя ее интерпретации
всегда были произвольными, я тем не менее знал ее манеру, как знают чужой стиль
письма или особенности работы художника. Это была не Сибил.
И тогда меня осенила истина. Это была Сибил, но Сибил стала
уже не Сибил.
В первую секунду я не мог в это поверить. Сердце
остановилось в груди. Потом я вошел в дом – размеренной, решительной походкой
человека, который не остановится ни перед чем, чтобы выяснить правду о том, что
ему показалось.
Через мгновение я все увидел своими глазами. Они собрались
все вместе в великолепной комнате: прекрасная гибкая Пандора в коричневом
шелковом платье, подпоясанном на талии в старинном греческом стиле, Мариус в
светлом бархатном смокинге и шелковых брюках и мои дети, мои прекрасные дети...
Сияющий Бенджи в белом одеянии бешено танцевал по комнате босиком, растопыривая
пальцы, словно стараясь ухватить ими воздух, а Сибил, моя потрясающая Сибил,
тоже с обнаженными руками, в платье из ярко-розового шелка, откинув за плечи
длинные волосы, сидела у рояля, как раз переходя к первой части. Все вампиры,
все до единого.
Я плотно стиснул зубы и прикрыл рот, чтобы мои крики не
разбудили весь мир. Я кричал и ревел в сжатые ладони.
Я выкрикивал одно-единственное слово отрицания – нет, нет,
нет, – повторяя его вновь и вновь. Я больше ничего не мог произнести,
больше ничего не мог кричать, больше ничего не мог делать. Я кричал и не мог
остановиться.
Я так плотно закусил губы, что заболела челюсть, руки
затряслись, как птичьи крылья, не способные достаточно плотно заткнуть мне рот,
а из глаз опять хлынули слезы, густые, как тогда, когда я поцеловал Лестата.
Нет, нет, нет! Внезапно я раскинул руки, сжав кулаки, и мой рев уже готов был
вырваться на свободу, взорваться бушующим потоком, но Мариус с силой схватил
меня, стремительно прижал к себе и уткнул лицом себе в грудь.
Я пытался вырваться. Я изо всех сил пинал его и колотил
кулаками.
– Как ты мог?! – ревел я.
Его руки поймали мою голову в безнадежную западню, его губы
покрывали меня противными, ненавистными поцелуями, от которых я отчаянно
отбивался.
– Как ты мог? Как ты посмел? Как ты мог? – В конце
концов я обрел достаточно пространства, чтобы иметь возможность наносить ему
удар за ударом.
Но что толку? Как слабы и бессмысленны мои удары против его
силы! Как беспомощны, глупы и мелочны мои жесты! А он стоял и сносил их с
невыразимо печальным лицом, с сухими, но полными заботы глазами.
– Как ты мог? Ну как же ты мог? – спрашивал я. Я не мог
остановиться.
Но внезапно Сибил оторвалась от рояля и побежала ко мне,
протягивая руки. Бенджи, следивший за всей этой сценой, тоже помчался ко мне, и
они нежно заключили меня в оковы своих хрупких рук.
– Ну, Арман, не злись, не надо, не расстраивайся, –
мягко выкрикивала Сибил мне в ухо. – Мой замечательный Арман, не
расстраивайся, не надо. Не вредничай. Мы с тобой навсегда.
– Арман, мы с тобой! Он сделал чудо! – закричал
Бенджи. – Не обязательно рождаться из черных яиц! Ах ты, дибук! Рассказал
нам такую сказку! Арман, мы теперь никогда не умрем, никогда не заболеем, нас
никто не обидит, нам нечего больше бояться! – Он подпрыгнул от восторга,
закружился в новом вихре веселья, изумляясь и смеясь, радуясь новообретенной
энергии, позволяющей прыгать так высоко и так грациозно. – Арман, мы так
счастливы!
– О да, пожалуйста, – кричала Сибил своим более
глубоким и более нежным голоском. – Мы так тебя любим, Арман, я так тебя
люблю, так люблю! Мы не могли иначе. Не могли. Мы не могли иначе, мы хотели
быть с тобой всегда, навсегда.
Мои пальцы нависли над ней, желая ее утешить, но она
отчаянно зарылась лбом в мою шею, крепко обхватив меня на уровне груди, и я не
мог до нее дотронуться, не мог ее обнять, не мог ее приободрить.
– Арман, я тебя люблю, я тебя обожаю, Арман, я живу только
ради тебя, а теперь мы навсегда вместе, – сказала она.
Я кивнул, пытаясь заговорить. Она поцеловала мои слезы. Она
целовала их быстро и отчаянно.
– Прекрати, прекрати плакать, не плачь, – повторяла она
тихим настойчивым шепотом. – Арман, мы тебя любим.
– Арман, мы так счастливы! – закричал Бенджи. –
Смотри, Арман, смотри! Теперь мы вместе будет танцевать под ее музыку. Мы все
сможем делать вместе. Арман, мы уже поохотились! – Он подлетел ко мне и
согнул ноги в коленях, готовясь прыгнуть от возбуждения, как бы подчеркивая
смысл своих слов. Потом он вздохнул и снова протянул ко мне руки. –
Бедняга Арман, ты весь неправильный, ты живешь не теми мечтами. Арман, ты что,
не понял?
