– Я люблю тебя, – прошептал я неслышным голосом Сибил
на ухо. Я повторил эти слова, и мое сопротивление было сломлено, я нежно прижал
ее к себе и потрогал неистовыми пальцами ее шелковую белую кожу и звенящие,
тонкие, блестящие волосы. Не отпуская ее, я прошептал: – Не дрожи, я люблю
тебя, я люблю тебя.
Левой рукой я вцепился в Бенджика.
– А ты, разбойник, ты все мне расскажешь со временем. А пока
что дай я тебя обниму. Дайте мне обнять вас обоих.
Меня трясло. Это меня трясло, а не их. Они снова окружили
меня со всей своей нежностью, стараясь меня согреть.
Наконец, похлопав каждого из них по плечу, поцеловав на
прощание, я отступил и в изнеможении упал в большое старое бархатное кресло.
У меня болела голова, я чувствовал, как подступают слезы, но
я проглотил рыдание – ради них. У меня не оставалось выбора.
Сибил вернулась к роялю и, ударив по клавишам, опять
приступила к сонате. На этот раз она пропела ноты красивым низким сопрано, а
Бенджи снова принялся танцевать, кружась, прохаживаясь, топая босой ногой в
такт темпу игры Сибил.
Я наклонился и сжал голову руками. Мне хотелось, чтобы мои
волосы опустились как можно ниже и скрыли меня от всеобщих глаз, но, несмотря
на густоту, это были всего лишь волосы.
Я почувствовал на своем плече чью-то руку и напрягся, но не
мог произнести ни слова, иначе я заново начал бы во весь голос кричать и
ругаться. Я молчал.
– Я не жду, что ты меня поймешь, – тихим голосом сказал
он.
Я выпрямился. Он сидел рядом со мной, на подлокотнике
кресла. Он смотрел на меня сверху вниз.
Я сделал приятное лицо, выдавил даже лучезарную улыбку и
заговорил таким безмятежным и бархатным голосом, что никто не заподозрил бы,
будто мы обсуждаем что-то помимо любви.
– Как ты мог? Зачем ты это сделал? Неужели ты настолько меня
ненавидишь? Не лги мне. Не говори мне глупости, сам знаешь, я в них никогда,
никогда не поверю. Не обманывай меня, ради Пандоры, ради них. Я всегда буду
заботиться о них, я всегда буду их любить. Но не лги. Ведь ты же сделал это из
мести! Мастер, ты сделал это из ненависти?
– О чем ты? – спросил он прежним голосом, выражавшим
безмерную любовь, и можно было подумать, что его искреннее, умоляющее лицо
говорит со мной голосом самой любви. – Если я когда-нибудь делал что-то из
любви, я сделал это сейчас. Я сделал это из-за всех несправедливостей, выпавших
на твою долю, из-за пережитого тобой одиночества, из-за кошмаров, которые мир
обрушил на тебя, когда ты был слишком молод и неопытен, чтобы им противостоять,
а потом слишком подавлен, чтобы сопротивляться от всего сердца. Я сделал это
ради тебя.
– Нет, ты лжешь, ты лжешь в своей душе, – сказал
я, – если не на словах. Ты сделал это из злобы и сейчас дал мне это понять
со всей ясностью. Ты сделал это из злобы, потому что из меня получился не такой
вампир, каким ты хотел меня видеть. Я не стал здравомыслящим бунтарем,
способным противостоять Сантино и его банде чудовищ, и именно я через столько
веков еще раз разочаровал тебя, ужасно разочаровал – ведь я ушел на солнце,
увидев Плат. Вот почему ты так поступил. Ты сделал это из мести, ты сделал это
из разочарования, а венец ужаса в том, что ты сам ничего не понимаешь. Ты не
мог снести, что у меня чуть не разорвалось сердце, когда я увидел на Плате его
лицо. Ты не мог пережить, что ребенок, которого ты вырвал из венецианского
борделя, которого ты вскормил своей кровью, которого ты учил по своим книгам,
воззвал к нему, увидев его лицо на Плате.
– Нет, это настолько далеко от истины, что ты разрываешь мне
душу. – Он покачал головой. Несмотря на белизну и отсутствие слез, его
лицо было совершенным воплощением печали, как картины, написанные его
собственными руками. – Я сделал это, потому что они любят тебя, как никто
еще тебя не любил, потому что они свободны, а в глубине их благородных сердец
кроется великое коварство, не дающее им отшатнуться от тебя такого, какой ты
есть. Я сделал это, потому что они выкованы в той же печи, что и я, оба
обладают острым умом и силой, способностью выжить. Я сделал это, потому что ее
не поработило безумие, а его не сломили бедность и невежество. Я сделал это, потому
что они были твоими избранниками, идеально подходили тебе, а я понимал, что сам
ты этого не сделаешь и они в конце концов возненавидят тебя, как ты ненавидел
меня за отказ, и ты скорее потеряешь их из-за отчуждения, скорее позволишь им
умереть, чем уступишь.
Теперь они твои. Ничто вас не разлучит. И они до краев
наполнены моей кровью, древней, могущественной, чтобы стать твоими достойными
спутниками, а не бледной тенью твоей души, как Луи.
Вас не разделит барьер создателя и порожденного им вампира,
и ты сможешь узнавать тайны их сердец, как они смогут узнавать твои тайны.
Мне хотелось в это поверить.
Мне так сильно хотелось в это поверить, что я поднялся и
ушел от него, ласково улыбнувшись моему Бенджамину и украдкой поцеловав Сибил,
проходя мимо; я удалился в сад и встал в одиночестве между парой массивных
дубов.
Их мощные корни поднимались из земли, образуя холмики из
твердого, покрытого волдырями дерева. Я устроился в этом каменистом месте и
положил голову на ствол ближнего из двух деревьев.
Его ветви опустились и укрыли меня, как вуаль, сделав то,
чего не смогли сделать волосы. Стоя в тени, я чувствовал себя защищенным,
чувствовал, что нахожусь в безопасности. Сердце мое успокоилось, но оно было
разбито, и мой рассудок пошатнулся, и мне достаточно было заглянуть в открытую
дверь, в блистательный яркий свет, на моих двух белых вампирских ангелочков,
чтобы опять заплакать.
Мариус долго стоял в далеком дверном проеме. Он на меня не
смотрел. Я взглянул на Пандору и увидел, что она свернулась в другом большом
бархатном кресле, словно старалась защититься от какой-то ужасной муки –
возможно, всего лишь от нашей ссоры.
Наконец Мариус отважился подойти ко мне – думаю, на это ему
потребовалось немалое усилие воли. У него на лице внезапно появилось несколько
сердитое и даже гордое выражение. Мне было наплевать.
Он встал передо мной, но ничего не говорил и, казалось,
собрался стойко выслушать все, что скажу я.
– Почему ты не дал им прожить свои жизни? – спросил
я. – Не кто-нибудь, а ты – что бы ты ни чувствовал по отношению ко мне с
моим недомыслием! Почему ты не дал им пользоваться тем, что подарила им
природа? Зачем ты вмешался?
Он не ответил, но я и не дал ему такой возможности. Смягчив
свой тон, чтобы не беспокоить их, я продолжил.
