Вот и все. Я знал, что ты будешь кричать, я знал, что ты
будешь страдать, но при этом я знал, что ты примешь их и, когда все кончится,
будешь их любить, я знал, что они тебе отчаянно нужны. Вот ты и
воссоединился... со змеем, львом и волком, и они намного выше худших из людей,
проявивших себя в эти времена колоссальными чудовищами, они вольны осторожно
питаться миром Зла.
Повисла пауза.
Я долго думал, прежде чем заговорить. Сибил прекратила
играть, я знал, что она волнуется за меня, что я нужен ей, я чувствовал,
чувствовал сильный толчок ее вампирской души. Придется пойти к ней, и скоро. Но
я остановился, чтобы произнести еще несколько слов:
– Тебе следовало бы доверять им, Мастер, тебе следовало
позволить им воспользоваться своим шансом. Что бы ты ни думал о мире, ты должен
был дать им время. Это был их мир и их эпоха.
Он покачал головой, как будто разочаровался во мне, немного
устало, словно он давно уже разрешил для себя все эти вопросы – возможно, еще
до моего вчерашнего появления. Казалось, он хочет выкинуть это из головы.
– Арман, ты навсегда останешься моим сыном, – сказал он
с великим достоинством. – Все, что есть во мне волшебного и божественного,
связано с человеческим, так было всегда.
– Ты должен был дать им возможность прожить свой час.
Никакая моя любовь не могла подписать им смертный приговор или допустить в наш
странный, необъяснимый мир. По твоим оценкам, мы, может быть, и не хуже людей,
но ты мог бы и сдержать свое слово. Мог бы оставить их в покое.
Достаточно.
К тому же появился Дэвид. Он принес копию расшифровки, над
которой мы работали, но не это его волновало. Он приблизился к нам медленно,
явно возвещая о своем присутствии, давая нам возможность замолчать, что мы и
сделали.
Я повернулся к нему, не в состоянии сдерживаться.
– Ты знал, что это произойдет? Ты понял, когда это случилось?
– Нет, – торжественно ответил он.
– Спасибо.
– Ты нужен им, твоим детям, – добавил Дэвид. –
Мариус может быть создателем, но они всецело твои.
– Знаю, – сказал я. – Я иду. Я сделаю все, что
нужно. – Мариус протянул руку и дотронулся до моего плеча. Вдруг я
осознал, что его выдержка находится на грани срыва. Когда он заговорил, его
голос дрожал и звенел от чувства.
Ему ненавистна была буря в душе, моя печаль лишила его
самообладания. Я прекрасно это понимал. Удовлетворения мне это не принесло.
– Ты меня презираешь – возможно, ты прав. Я знал, что ты
будешь плакать, но в некотором глубинном смысле я неправильно судил о тебе. Я
кое-чего в тебе не понял. Может быть, я никогда не понимал.
– Чего же, Мастер? – ядовито спросил я.
– Ты любил их самоотверженной любовью, – прошептал
он. – Все их странные недостатки, дикие пороки не компрометировали их в
твоих глазах. Ты любил их, возможно, с большим уважением, чем я... чем я любил
тебя.
Он выглядел потрясенным.
Я мог только кивнуть. Я вовсе не был уверен, что он прав.
Моя потребность в них никогда не подвергалась проверке, но я не собирался ему
об этом рассказывать.
– Арман, – сказал он, – ты же понимаешь, ты можешь
оставаться здесь сколько хочешь.
– Хорошо, потому что, наверное, придется, – ответил
я. – Им здесь нравится, а я устал. Поэтому большое тебе спасибо.
– Еще кое-что, – продолжал он, – и я говорю от
чистого сердца.
– Что, Мастер?
Дэвид встал рядом, чему я очень радовался, так как он служил
своего рода сдерживающим фактором для моих слез.
– Я искренне не знаю ответа и спрашиваю тебя со всем
смирением, – сказал Мариус. – Увидев Плат, что ты увидел на самом
деле? Нет, я не спрашиваю, был ли то Христос, был ли то Господь, было ли то
чудо. Я хочу знать следующее. Там было пропитанное кровью лицо существа, положившего
начало религии, виновной в таком количестве насилия, которого не знало ни одно
вероисповедание мира. Пожалуйста, не злись на меня, а лишь объясни. Что ты
увидел? Просто потрясающее напоминание о твоих иконах? Или же на самом деле оно
действительно было пропитано любовью, а не кровью? Объясни. Мне искренне
хотелось бы знать, кровь это или любовь.
– Ты задаешь старый и простой вопрос, – сказал
я, – а в моем настоящем положении я совсем ничего не знаю. Тебе интересно,
как он мог стать моим Господом, учитывая твое описание мира, твои знания
Евангелий и заветов, изданных во имя его. Тебе интересно, как я мог поверить во
все это, когда ты в это не веришь. Я прав?
Он кивнул.
– Да, мне интересно. Потому что я тебя знаю. И знаю, что
вера – это как раз то, чем ты просто не обладаешь.
Эти слова меня потрясли. Но я мгновенно понял, что он не
ошибся. Я улыбнулся. Внезапно я ощутил прилив трагического, волнующего счастья.
– Что ж, я понял, о чем ты говоришь, – начал я. –
И я дам тебе свой ответ. Я увидел Христа. Некий кровавый свет. Личность,
человека, силу – я почувствовал, что узнал его. И он не был Господом Богом,
Отцом Всемогущим, он не был создателем вселенной и всего мира. Он не был
Спасителем, он не был тем, кто явился ради искупления грехов, начертанных в
моей душе до моего рождения. Он не был вторым лицом Святой Троицы, он не был
теологом, вещающим со Святой горы. Для меня он был не таким. Для других – может
быть, но не для меня.
– Так кем же он был, Арман? – спросил Дэвид. – Я
записал твою историю, полную чудес и страданий, но я так и не понял. Какова
концепция Господа, которую ты вкладываешь в это слово?
– Господь, – повторил я. – Это не то, что ты
думаешь. Это произносится с интимностью, с теплотой. Это тайное, священное имя.
Господь...
Я сделал паузу, а потом продолжил:
– Да, он – Господь, но лишь потому, что он является символом
понятия бесконечно более доступного, бесконечно более значительного, чем
правитель, король или властелин.
Я снова заколебался, подыскивая подходящие слова, раз уж они
вели себя так искренне.
