Слева от нас я увидел набережные и гавань. Потрясенный
красотой деревянных судов, я бросился в ту сторону. Они стояли на якоре по
четыре-пять бортов в ряд, а за ними глазам моим предстало самое большое чудо:
громадные галеоны, построенные из широких, особым образом изогнутых
досок, – их паруса были надуты ветром, а грациозные весла рассекали воду.
Суда выплывали в открытое море.
Взад-вперед на опасно близком расстоянии друг от друга
сновали другие корабли – огромные деревянные барки проскальзывали в пасть
Венецианской бухты или покидали ее, а тем временем великое множество других
кораблей, не менее изящных и потрясающих воображение, стояли на якоре, извергая
на причалы обильные потоки самых разных товаров.
Мои товарищи отвели меня, спотыкающегося на ходу, к
Арсеналу, где я несколько успокоился, наблюдая за занятыми своим делом
кораблестроителями. Впоследствии я часами болтался на Арсенале – меня восхищал
гениальный процесс творчества: человеческие руки создавали барки таких
размеров, что, по моим понятиям, они неизбежно должны были затонуть. Однако
этого не происходило.
Иногда перед моим мысленным взором вдруг возникали
мимолетные образы – я видел ледяные реки, баржи и лодки, грубых мужчин,
пропахших животным жиром и прогорклой кожей. Однако со временем исчезли и эти
последние разрозненные обрывки воспоминаний о царстве зимы, из которого я
пришел.
Если бы я попал не в Венецию, моя повесть наверняка была бы
другой.
За все проведенные там годы мне никогда не надоедало
посещать Арсенал и наблюдать за строительством кораблей. С помощью нескольких
любезных слов и монет я без проблем добивался разрешения войти и с неизменным
восторгом следил, как изогнутые под разными углами доски и пронзающие небо
мачты постепенно соединяются в одно целое и превращаются в прекрасные
фантастические сооружения. И хотя в тот первый день мы в спешке буквально
промчались по этому двору чудес, мне было достаточно и этого.
Иными словами, именно Венеция – по крайней мере, на какое-то
время – освободила меня от тяжести мучительных воспоминаний о неком предыдущем
существовании, о целом сонме истин, вновь сталкиваться с которыми я не хотел.
Если бы не Венеция, со мной не было бы и моего Мастера.
Не прошло и месяца со дня нашего знакомства, а он уже успел
между делом рассказать мне обо всем, чем ценен был для него каждый из
итальянских городов, о том, как он любил смотреть во Флоренции на поглощенного
работой великого скульптора Микеланджело, как слушал в Риме прекрасных ораторов
и учителей.
– Но история венецианского искусства насчитывает тысячу
лет, – говорил он, берясь за кисть, чтобы расписать стоявшую перед ним
огромную тонкую доску. – Венеция сама по себе – произведение искусства,
великий город, где каждое здание по красоте своей не уступает храму. Они стоят
бок о бок, образуя своего рода восковые соты, а бесконечный приток нектара
непрерывно обеспечивают трудолюбивые, как пчелы, люди. Взгляни на наши дворцы,
уже одни они – достойное зрелище.
По прошествии времени он, как и остальные, рассказал мне об
истории Венеции, особое внимание уделяя Республике, которая, несмотря на
деспотизм своих решений и яростную враждебность к чужакам, тем не менее
обеспечивала «равенство» людей. Флоренция, Милан, Рим – эти города находились
под властью элиты, небольшой горстки отдельных личностей и семейных кланов, в
то время как Венеция, невзирая на все ее недостатки, отдавала бразды правления
своим сенаторам, могущественным купцам и Совету Десяти.
В день моей первой прогулки по Венеции во мне зародилась
вечная любовь к ней. Она не переставала удивлять меня и, несмотря на обилие
хорошо одетых и ловких нищих, казалась удивительно гостеприимным домом,
лишенным кошмаров, – средоточием потрясающей роскоши, благополучия и
пылких страстей.
И разве в мастерской портного меня не превратили в
настоящего принца, такого же, как мои новые друзья?
К тому же я собственными глазами видел меч Рикардо. Все они
были дворянами.
– Забудь все, что с тобой было раньше, – сказал
Рикардо. – Мастер – наш правитель, а мы – его принцы, его королевский
двор. Теперь ты богат, и ничто не сможет причинить тебе вред.
– Мы не просто ученики-подмастерья в обычном смысле
слова, – сказал Альбиний. – Нас пошлют в университет Падуи. Вот
увидишь. Нас обучают не только наукам и литературе, но и музыке, танцам,
хорошим манерам. Позже ты встретишься с мальчиками, которые приедут, чтобы
навестить нас. Все они благородные господа со средствами. Джулиано, например,
стал преуспевающим адвокатом, а еще один мальчик – доктором в Торчелло, в
городке на острове неподалеку отсюда.
– Все, кто покидает Мастера, получают независимые
средства, – объяснял Альбиний. – Дело только в том, что Мастер, как
все венецианцы, порицает праздность. Мы такие же богачи, как и иностранные
лорды, которые бездельничают и только пробуют наш мир на вкус, как будто он
блюдо с едой.
К концу этого солнечного дня – дня моего первого знакомства
с правилами, установленными в школе Мастера, и обычаями его великолепного
города – я был причесан, подстрижен и одет в те цвета, которые он счел
предпочтительными для меня и в дальнейшем. На мне были небесно-голубые чулки,
короткая подпоясанная куртка из полуночно-синего бархата и туника очень
светлого оттенка лазури, на которой толстыми золотыми нитями были вышиты
французские геральдические лилии. К такой цветовой гамме рекомендовалось
добавить немного винно-красного, например в отделке или меховом подбое, который
понадобится зимой, когда морской бриз задует сильнее и в этом раю наступит то,
что в представлении итальянцев называется холодами.
К наступлению ночи я уже важно расхаживал вместе с
остальными по мраморным плитам и даже пытался немного потанцевать под звуки
лютни, на которой играли мальчики помладше, а также под аккомпанемент спинета,
первого увиденного мной в жизни клавишного инструмента.
Когда над каналом за узкими остроконечными аркообразными
окнами палаццо померкла красота сумерек, я стал бродить по дому, ловя свои
отражения в многочисленных темных зеркалах, выраставших от мраморного пола до
самого потолка коридора, салона, алькова и прочих прекрасно обставленных
комнат, попадавшихся мне на пути.
Я пел новые слова в унисон с Рикардо. Великое Венецианское
государство называлось Серениссима. Черные лодки на каналах – гондолы. Ветры,
которым скоро предстояло задуть и свести нас с ума, – сирокко. Верховный
правитель этого волшебного города именовался дожем. Автором книги,
приготовленной на сегодня учителем для чтения, был Цицерон. Музыкальный
инструмент, оказавшийся в руках у Рикардо, который нежно перебирал пальцами его
струны, – лютня. Огромный навес над царским ложем Мастера – балдахин, его
каждые две недели подбивают новой золотой бахромой. Я пришел в экстаз.
Я получил не только меч, но и кинжал.
