На верхнем балконе служанка вытряхивала пыль из тряпки. Я
смотрел на нее с противоположной стороны канала. У женщины было багровое лицо,
и казалось, что кожа на нем шевелится, словно покрытая тучами неких крошечных
живых существ, например муравьев. Она ни о чем не подозревала! Я положил руки
на подоконник и присмотрелся внимательнее. Понятно! Я видел жизнь, кипевшую
внутри ее, работу плоти, делавшую подвижной каждую черточку ее лица.
Руки женщины производили особенно жуткое впечатление:
узловатые, опухшие, каждая морщинка на них, каждая складочка была забита
поднятой метлой пылью.
Я потряс головой. Слишком велико было расстояние, чтобы
столь отчетливо видеть такие мелкие детали. В отдаленной комнате болтали
мальчики. Пора за работу. Пора вставать – даже в палаццо ночного властелина,
который днем ничего не проверяет и никого не подгоняет. Но ведь и мальчики
сейчас очень далеко от меня – так почему же я слышу их голоса?
А этот бархат? Эта драпировка из любимой ткани Мастера?
Когда я ее коснулся, бархат на ощупь скорее походил на мех – я различал каждое
тончайшее волокно! Я уронил ее. И отправился на поиски зеркала...
В доме их были десятки, огромных декоративных зеркал, все в
причудливых рамах и обильно украшенные крошечными херувимчиками. В передней я
нашел высокое зеркало – оно висело в нише за покоробленными, но прекрасно
расписанными дверцами – там я хранил свою одежду.
Свет из окна следовал за мной. Я увидел свое отражение. Но
оказался не закипающей, разлагающейся массой, какой виделась мне та женщина. У
меня было по-детски гладкое лицо – и абсолютно белое...
– Я этого хочу! – прошептал я. Я точно знал.
– Нет, – ответил он.
Это было, уже когда он вернулся той ночью. Я произносил
какие-то напыщенные речи, бегал по комнате и кричал на него.
Он не стал вдаваться в длинные объяснения, будь то
мистические или научные, хотя с легкостью мог дать мне и те и другие. Он только
сказал, что я еще маленький, что нужно насладиться тем, что будет навсегда
потеряно.
Я заплакал. Я не хотел ни работать, ни рисовать, ни учиться
– я отказывался что-либо делать вообще.
– Пока что ты утратил ко всему интерес, но ненадолго, –
терпеливо сказал он. – Но ты удивился бы...
– Чему?
– Тому, до какой степени ты пожалел бы о том, что навсегда
исчезло, стань ты совершенным и навсегда застывшим, как я, а все человеческие
ошибки оказались бы напрочь вытесненными новой, еще более ошеломительной цепью
провалов и неудач. Не проси меня об этом, больше не проси.
Я потемнел от злости и отчаяния и готов был умереть.
Забившись в угол, я ожесточенно молчал. Однако Мастер еще не закончил.
– Амадео, – сказал он глухим от печали голосом. –
Молчи. Не надо слов. Ты получишь это, и достаточно скоро. Когда я решу, что
время пришло.
Услышав последние слова, я подбежал к нему, как маленький,
кинулся ему на шею и тысячу раз поцеловал его ледяную щеку, невзирая на его
насмешливую, презрительную улыбку.
Наконец его руки застыли, как металл. Сегодня – никаких
кровавых игр. Мне нужно учиться. Необходимо наверстать упущенное за день.
А он должен был встретиться с подмастерьями, вернуться к
своим делам, к гигантскому холсту, над которым работал. Я сделал так, как он
велел.
Но задолго до наступления утра я заметил в нем перемену.
Остальные давно ушли спать. Я послушно переворачивал страницы книги, когда
увидел, что он пристально смотрит на меня со своего кресла, словно зверь,
словно какой-то хищник вытеснил из его души все человеческое и оставил только
голод... Глаза Мастера остекленели, шелковые губы, внутри которых по мириадам
тропинок бежала кровь, превратились в две тонкие багровые полоски...
Он поднялся как пьяный и совершенно чужой, не свойственной
ему походкой направился ко мне, вызвав в душе леденящий ужас.
Его пальцы вспыхивали, сжимались, манили...
Я побежал к нему. Он поднял меня обеими руками, мягко сжал в
объятиях и уткнулся лицом мне в шею. Я почувствовал его всем телом – от кожи
головы до кончиков пальцев ног.
Куда он меня бросил, я не понял. Не то на нашу кровать, не
то на поспешно собранные в кучу подушки в соседней комнате.
– Дай ее мне, – сонно попросил я и отключился, едва
почувствовав, как она потекла мне в рот...
Глава 4
Он сказал, что мне следует посетить бордели и узнать, что
значит совокупляться по-настоящему, а не в играх, как мы делали с мальчиками.
В Венеции таких мест было много, дело было поставлено на
широкую ногу, что позволяло получить изысканное наслаждение в самой роскошной
обстановке. Общепринято было считать, что подобного рода развлечения в глазах
Христа не слишком большой грех, и молодые щеголи посещали эти заведения не
таясь.
Я знал один дом с особенно изящными и искусными женщинами –
высокими, пышнотелыми, светлоглазыми красавицами с севера Европы. Некоторые из
них обладали совсем светлыми, практически белыми волосами – считалось, что они
во многом отличаются от итальянок, которых мы видели каждый день. Не знаю,
насколько важным такое отличие было лично для меня, так как с того момента, как
попал в Венецию, я был просто ослеплен красотой итальянских мальчиков и женщин.
Венецианские девушки с лебедиными шеями, с замысловатыми взбитыми прическами, в
широких прозрачных вуалях оказались практически неотразимыми. Однако в борделе
можно было встретить самых разных женщин, а суть игры заключалась в том, чтобы
одолеть столько, сколько получится.
Мой господин отвел меня в это место, заплатил за меня целое
состояние в дукатах и сказал полногрудой очаровательной хозяйке, что заберет меня
через несколько дней. Дней!
Я бледнел от ревности и сгорал от любопытства, глядя, как он
уходит, как неизменно царственная фигура в знакомом малиновом плаще садится в
гондолу и хитро подмигивает мне, в то время как та уносит его прочь.
В результате я провел целых три дня в доме самых
сладострастных девиц Венеции – спал до полудня, сравнивал оливковую кожу с
белой, позволял себе неспешный осмотр волос в нижней части тела каждой из
красавиц, отличая шелковистые от более жестких и вьющихся.
Я научился мелким прелестям наслаждения – например, как
приятно бывает, когда в соответствующий момент тебя покусывают за грудь
(слегка, причем не вампиры) или любовно подергивают за волосы под мышками. Мои
гениталии намазывали золотистым медом, и его тут же слизывали хихикающие
ангелы...
