В конце концов моя бунтарская натура подсказала выход: я
решил поиграть в одну игру. Будь я проклят, если стану просто лежать и
плакать, – а к моим глазам уже подступали слезы. Я крепко зажмурился, сжал
зубы и сказал себе, что каждый удар окрашен в божественный красный цвет, что
мне это нравится и что горячая, сокрушительная боль – тоже красная, а тепло,
разливающееся по моим опухающим ногам, – золотистое и ласковое.
– Какая прелесть, – сказал я.
– Ты доиграешься, мальчишка! – воскликнул он и принялся
хлестать меня еще сильнее и быстрее. Мои прекрасные видения оставили меня. Мне
было больно, чертовски больно.
– Я тебе не мальчишка! – выкрикнул я.
Я почувствовал, что у меня повлажнела нога, – по ней
текла кровь.
– Господин, ты что, собрался меня изуродовать?
– Что может быть хуже для падшего святого, чем превратиться
в мерзкого дьявола?
Новые удары. Я понял, что тело мое кровоточит уже в
нескольких местах. Теперь я точно буду весь в шрамах. Я не смогу ходить.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь! Прекрати!
К моему изумлению, он остановился. Я уткнулся лицом в руку и
заплакал. Я долго всхлипывал, а ноги так горели, как будто побои все еще
продолжались. Мне казалось, что он опять наносит мне удар за ударом, но это
было не так. Я все надеялся, что боль вот-вот утихнет, перерастет в теплое,
трепетное и приятное ощущение, как вначале, в первые два раза. Это будет
терпимо, но то, что я испытывал в тот момент, было ужасно. Как же мне противно!
Вдруг я почувствовал, что он наклонился надо мной. Его
волосы приятно защекотали мне ноги. Потом он ухватил пальцами порванные чулки и
дернул, моментально сорвав их с моих ног.
Боль завибрировала, усилилась, а затем мне немного
полегчало. Шрамы обдувал прохладный ветер. Когда к ним прикоснулись его пальцы,
я испытал такое чудовищное удовольствие, что не удержался и застонал.
– Ты еще будешь ломиться ко мне в дверь?
– Никогда, – прошептал я.
– Ты еще будешь мне противоречить?
– Никогда, никогда, ни единым словом!
– Что еще?
– Я тебя люблю.
– Не сомневаюсь.
– Но это правда! – задыхаясь, сказал я.
Его пальцы гладили мою раненую плоть, доставляя мне
невыносимое наслаждение. Я не осмеливался поднять голову, а вместо этого еще
крепче прижался щекой к шершавой вышивке на покрывале, к огромному изображению
льва, вдохнул побольше воздуха и дал волю слезам. Мне было спокойно –
наслаждение лишило меня всякой власти над собственным телом.
Я закрыл глаза и почувствовал на своей ноге его губы. Он
поцеловал один из шрамов. Я решил, что вот-вот умру. И попаду в рай, в более
возвышенный и восхитительный, чем венецианский. В паху сама собой ожила
благодарная, безрассудная сила...
На шрам потекла горячая кровь. По нему резким движением
скользнул его язык, лизнул, надавил, и перед моими глазами запылало пламя –
ослепительный огонь на мифическом горизонте во мраке моего слепого рассудка.
Он перешел к следующему шраму: на него тоже закапала кровь,
последовало очередное прикосновение чуть шершавого языка – и гнусной боли как
не бывало, осталось только пульсирующее наслаждение. А когда он перешел к новой
ране, я подумал, что больше не выдержу...
Он быстро двигался от шрама к шраму, покрывая их своими
волшебными поцелуями, сопровождаемыми прикосновением языка, а я дрожал всем
телом и стонал.
– Ну и наказание! – внезапно выдохнул я.
Ужасные слова! Я мгновенно раскаялся.
Поздно! Я почувствовал жестокий шлепок пониже спины.
– Я не то хотел сказать, – пытался объяснить я. –
То есть я не хотел... показаться неблагодарным... В смысле... прости меня за
эти слова!
Но он ударил меня снова, так же яростно, как и в первый раз.
– Господин, ну пожалей же меня. Я совсем запутался! –
закричал я.
Он опустил руку на еще горевшее от удара место, и я решил,
что вот теперь он точно изобьет меня до потери сознания.
Но его пальцы лишь ласково сжали мою кожу, не разорванную, а
просто слегка горячую, как после первых ударов хлыста.
Я снова почувствовал прикосновение его губ к моей левой
икре... кровь... язык... По всему телу разлились приятные ощущения, и я
беспомощно ловил ртом воздух.
– Мой господин, Мастер, я люблю тебя.
– Хорошо-хорошо, но в этом ничего необычного нет, –
прошептал он, не переставая целовать мои ноги. Он слизывал кровь. Я содрогался
под его рукой, лежащей у меня на ягодицах. – Вопрос в том, Амадео, почему я
тебя люблю? Почему? Зачем мне понадобилось идти в тот вонючий бордель
посмотреть на тебя? Я по природе сильный... какой бы ни была моя природа...
Он жадно поцеловал большой шрам на моем бедре. Я чувствовал,
как он высасывает из него кровь, слизывает ее языком, а потом в рану потекла
его кровь, сотрясая все мое тело. Я ничего не видел, хотя, как мне казалось,
глаза мои оставались открытыми. Я хотел удостовериться, что это действительно
так, но ничего не мог разглядеть – только золотистый туман.
– Я люблю тебя, очень люблю, – сказал он. – Но
почему? Да, ты сообразительный, да, ты очень красивый, а внутри тебя скрыты
опаленные останки святого!
– Господин, я не понимаю, о чем ты говоришь. Я никогда не
был святым! Никогда! Я не считаю себя святым! Я жалкая, непочтительная, неблагодарная
тварь. О, я тебя обожаю. Как же это восхитительно – беспомощно сдаться на твою
милость!
– Прекрати издеваться.
– Да у меня и в мыслях не было издеваться! Я стремлюсь
высказаться, поведать правду... Я хочу быть рабом правды, рабом... Я хочу быть
твоим рабом.
– Нет, ты, похоже, действительно не издеваешься. Ты говоришь
то, что думаешь. Однако сам не понимаешь, насколько это абсурдно.
Он закончил свое продвижение. Мои ноги напрочь утратили
прежнюю форму, ту, которая существовала в моем затуманенном сознании. Я мог
только лежать и содрогаться от его поцелуев. Он опустил голову на мои бедра, на
все еще не остывшее после шлепка рукой место, и вдруг я почувствовал, что его
пальцы коснулись самых интимных моих органов.
Мой член твердел в его руке, твердел от вливания его жгучей
крови, но еще больше – от присутствия во мне молодого мужского начала, так
часто смешивавшего по собственной воле наслаждение с болью.
Он становился все тверже и тверже, я метался под тяжестью
головы и плеч Мастера, пока в конце концов в его скользкие пальцы безудержными,
безостановочными толчками не хлынул бурный поток.
